Тим Северин - Дитя Одина

— Ты видишь где-нибудь короля? — спросил кто-то впереди меня.

— Кажется, заметил раньше, он был верхом, но теперь не видать, — ответил чей-то голос. — Вон там, слева, его сын Маргад. Он как будто за главного. А его внук — вон тот нахальный юнец в красной рубахе и синих портках.

Я посмотрел в ту сторону и увидел паренька, помоложе меня, стоявшего во главе одного из вражеских отрядов. Стоял он лицом к своим, судя по одежде, ирландцам, и размахивал руками, словно произносил какую-то зажигательную речь.

— Опасный щенок, — сказал третий голос, — как и вся его семья.

— Однако самого короля не видно, а? Считай, что это подарок, — продолжил тот, кто задал первый вопрос, и по жалобным ноткам в его голосе я понял, что он пытается хоть чем-нибудь взбодрить свой боевой дух.

— А нам какая разница? — кисло откликнулся чей-то голос.

Мы все знали, о чем он говорит. Конунг Сигтрюгг вовсе и не думал обмануть короля ложным отбытием своих норвежских союзников; он предпочел обмануть самих этих союзников. Когда корабли уходили вчера вечером, Сигтрюгг обещал, что будет на берегу наутро и присоединится к нам со своими силами. Но ждали нас только лейнстернцы Маэла Морта, вооруженные трезубцами, и несколько отрядов кровожадных ирландских охотников из северных провинций, Уи Нейллами они себя называли. Из дублинской дружины вышла лишь горстка воинов, но лучших, из ближней дружины Сигтрюгга, среди них не было. Те стояли позади, охраняя самого Сигтрюггаи Гормлайт, которые решили наблюдать за ходом битвы с удобной точки под защитой стен Дублина. Вряд ли такое начало могло нас ободрить, и думаю, кое-кто из наших был бы рад, окажись голова конунга Сигтрюгга на расстоянии в длину топорища боевой секиры.

Недолго мне пришлось размышлять о лукавстве Сигтрюгга. Ряды противника зашевелились. Они двинулись на нас, но не все разом, а неровными волнами и выбросами; ирландцы для начала испустили громкий пронзительный крик, который перекрыл низкий рев их союзников-норвежцев. Они побежали вперед прерывистым потоком, размахивая топорами, мечами, пиками, копьями. Кое-кто, запнувшись о неровности почвы, падал, растянувшись, и погибал под ногами своих товарищей, а те мчались вперед, стремясь развить как можно большую скорость, чтобы ударить в стену щитов. Стороны столкнулись, послышался тяжелый, сокрушительный грохот, как бывает, когда в лесу рушится дуб, и вверх взлетело жуткое облако серого и белого, обрызганное яркими искрами. То была пыль и побелка от нескольких тысяч щитов, которые перед битвой тщательно начистили и заново покрасили.

Громоподобный начальный клич сразу же сменился сплошным и беспорядочным шумом — стуком топоров по дереву и натянутой воловьей коже, звонким лязгом стали о железо, криками и проклятьями, воплями боли, натужным дыханием, кряканьем дерущихся за свою жизнь людей. Откуда-то издалека долетели высокие, дикие, настойчивые звуки военного рога. Они, должно быть, доносились из королевского войска, потому что, насколько мне было известно, у нас военных рожечников не водилось.

Боевые порядки в два счета потеряли всякую стройность. По полю боя перекатывались разрозненные ватаги дерущихся, и я заметил, что норвежцы склонны биться с норвежцами, а ирландцы — с ирландцами. Никакого порядка, ни единства — только вкруг вожаков сохранялись небольшие отряды ратников. Сигурдов стяг с вороном был в центре самой многочисленной и сплоченной группы, а на людей Бродира, казалось, нацелились те, кто шел за Оспа-ком. Я же в битве, можно сказать, и вовсе не участвовал. Обе боевые собаки испугались первых же звуков столкновения между ратями и удрали. Я сдуру привязал их поводки к запястью, а они были так сильны, что, свалив меня с ног, самым позорным образом тащили по земле, пока кожаные поводки не порвались, и тогда собаки вырвались на свободу. Больше я их не видел. Я с трудом встал на ноги и растирал болящее запястье, чтобы восстановить бег крови, как вдруг легкое копье воткнулось в землю рядом со мной, и подняв глаза, я увидел не более чем в двадцати шагах от себя ирландца. То был пеший ратник — легко вооруженный копейщик, — но, к счастью, и сама его цель, и собственная его отвага немногого стоили. Едва до меня дошло, что я безоружен, если не считать небольшого ножа, висящего под рубашкой, ирландец, очевидно, решив, что забежал слишком далеко и вокруг одни враги, развернулся и припустил назад, только пятки засверкали.

Противоборствующие рати уже начали уставать. Первыми вышли из боя копейщики, потом расцепились и разошлись норвежцы, и вот уж обе стороны вернулись на изначальные места и остановились, подсчитывая цену первой схватки. Потери были жестокие. Тяжело раненые сидели на земле, пытаясь заткнуть раны; те, кто еще держался на ногах, опираясь на копья и щиты, сгибались пополам, пытаясь отдышаться, как выбившиеся из сил бегуны. Везде валялись дюжины трупов. Всюду была грязь и кровь.

— Сдается, не только наши союзники сегодня дали тягу, — сказал длинный, тощий воин, который пытался остановить кровь, что заливала ему глаза, струясь из раны на лбу между бровями и краем шлема. Там, куда он смотрел, чуть в стороне от основного королевского войска стояла немалая дружина. По свежему виду этих cliathaires, как называют ирландцы своих бойцов, было ясно, что в битве они не участвовали, но стояли поодаль, наблюдая.

— Это люди Малахи, — пояснил кто-то из людей с запада. — Он считал себя королем, пока Бриан Борома не спихнул его с трона, и ему страшно хочется снова сесть на него. Когда Малахи вступит в бой, станет ясно, кто берет верх. Он отдаст свою рать тем, за кем будет победа.

— Построить стену щитов! — рявкнул Бродир, и его люди выстроились в ряд и снова сдвинули щиты. Наверху, на пологом склоне горы, по королевскому войску пробежала рябь движения — наш противник готовился ко второму броску.

На этот раз они наметили себе цели. Лучшей среди ирландцев была ближняя дружина Маргада. У него как старшего сына короля было право на таковую, то были выученные воины, многие годы служившие его отцу, закаленные в битвах и многочисленных походах. Самыми же опасными слыли галлгэлы, ирландцы, прозванные Сыновьями смерти, которых в детстве брали на воспитание семьи людей с запада и обучали норвежским боевым приемам. Они сочетали в себе мастерское владение оружием и неистовство новообращенных, и, конечно же, норвежцы видели в них перебежчиков-предателей и никогда не щадили. В результате галлгэлов боялись, как берсерков. В первой стычке дружина Маргада напала на лейнстерцев Маэла Морта. Теперь они переместились на левое крыло и вместе с людьми Оспака обрушились на Бродира и ратников с острова Мэн.