Василий Сахаров - Степные волки

— Погоня за нами.

— Кто? — спросил пахан.

— Сколько? — спросил я.

— Сотни две, — выдохнул парень. — Мы их издалека углядели, непонятно кто такие.

— Вперед! — выкрикнул Кривой Руг. — Всем к ближайшему холму! Лошадей с грузом не потеряйте, а то голову оторву. Живее!

Мы рванули поводья, мой Кызыл-Куш недовольно фыркнул, но я поддал ему стременами под бока, и он рванулся с места в бешеный галоп. До ближайшего холма недалеко, километра два, не больше, мы мчимся к нему, что есть сил у наших лошадей. Замысел Кривого Руга я понимаю, отсидеться на вершине до ночи, дать нашим четвероногим друзьям роздых, а уже в темноте пойти на прорыв. В общем-то, все правильно, все верно, а то впрямую с сагареками сходиться, или кто там по нашему следу идет, желания нет никакого. Конечно, мы бойцы лихие, и даже разбойнички Бергуса, после того как золотишко в руках подержали, все как один, сами себе богатырями кажутся. Однако, наши восемь десятков против двухсот степняков, такой расклад мне не нравится. Шанс есть, но только в ближнем бою, а кочевники, наверняка, не молодняк, как борасы, которых мы перебили, и на удар копья нас не подпустят.

С трудом, наши лошади поднимаются на холм, изрезанный глинистыми дождевыми стоками и покрытый реденькой чахлой травкой. Мой Кызыл-Куш один из первых на вершине, тяжко вздымает свои бока, и я спешиваюсь. Из чехла споро достаю арбалет, подсумок с болтами, и оборачиваюсь. Погоню видно хорошо, километра полтора уже от нас, идут четырьмя полусотнями, выгнувшись полумесяцем и огибая наш холм. Кочевники сильно не торопятся, не спешат, понимают, что нам сейчас не уйти.

— Бойко, — окликаю я дородного купчину, свалившегося со своего мерина и никак не могущего отдышаться.

— Чего? — страдальчески выдыхает он.

— Кто это? — я указал в сторону наших преследователей.

Купец оглянулся, приложил к глазам ладонь, всмотрелся и, размазав по лицу грязный пот, текущий с него ручьем, ответил:

— Сагареки, чтоб им пусто было, только они, бунчуки свои походные в рыжий цвет красят.

Понятно, только вот, что они здесь делают, в этих местах, не ясно. Рядом со мной останавливают своих коньков Курбат и Звенислав, чуть позже пристраиваются парни из нашего десятка. Все они деловиты и спокойны, готовятся к бою, заряжают арбалеты, выкладывают на войлок болты. Тут же рядом сабли, мечи, ножи, правильно, все под рукой и, если вдруг, степняки полезут в атаку, мало ли что, за оружием далеко тянуться не надо. Наконец, весь отряд на вершине, коноводы из разбойников вбивают колы в сухую землю холма, а остальные готовятся к бою.

Кочевники окружают холм, и их построение напоминает неровный квадрат, молча, что странно и несколько необычно, чего-то ждут. И вот, от одной полусотни, отделяется всадник, думается мне, что старший среди сагареков, только у него доспех, все остальные в халатах. Он останавливает своего коня у подножия холма и кричит:

— Эй, воины, кто вы такие и что делаете в землях славного племени сагареков?

Кривой Руг думает что ответить, а я подхожу к нему и спрашиваю:

— Пахан, разреши, я с ними переговорю?

— Давай, — Кривой устало машет рукой.

— Мы воины герцога Штангордского, — кричу я степняку в ответ, — и мы удивлены, что славные сагареки, находятся здесь и говорят, что эта земля принадлежит им. Мы знаем, что владения вашего племени в двух конных переходах от этого места.

— Спускайся, поговорим, — мне показалось, что степняк чем-то раздосадован, — клянусь честью, вреда тебе не будет. Так сказал я, вождь всех сагареков Джамун Кабатаг.

— Хорошо, верю тебе, и да будут великий Тэнгри и его слуга Кои-солнце, свидетелями твоих слов.

Запрыгиваю на своего верного Кызыл-Куша и спускаюсь вниз. Никто меня не останавливает, привыкли уже, что наша тройка все делает так, как считает нужным. Мой конь не хуже, чем у местного вождя, а оружие мое и кольчуга, которую успел на себя натянуть, качеством получше, чем у него, будет. Видно, что небогато сагареки живут.

— Кто ты, молодой воин? — спрашивает вождь.

— Меня зовут Пламен, сын Огнеяра, я из дромского рода Волка, — отвечаю ему.

— Ой-я-ей, а разве есть еще такие? — делает вождь удивленное лицо.

— Почему и нет? — так же как и вождь сагареков, деланно и на показ, удивляюсь я. — В большом мире говорят, что и племя сагареков, всего только выдумки, и нет такого давно на степных просторах, вымер весь до последнего человека.

Джамун Кабатаг побагровел лицом, всего передернуло, хотел сказать что-то резкое, но сдержался, поворотил своего буланого конька и спросил:

— А что еще говорят?

— Говорят, что сагареки были мужественным и независимым племенем, но стали рабами рахдонов и потеряли свою честь.

Вождь напрягся, хватался то за плеть, то за саблю, но успокоился и задал иной вопрос:

— Зачем вы в степь пришли?

— Рахдонам мстить, вождь, и знания свои природные получить хотим.

— Зря вы вернулись, нет уже вашего народа.

— Есть мы, а значит и народ жив. Есть те, кто в Архейских горах перевалы держит и не сдает. Не зря, вождь.

— Может быть, что ты и прав, — в некоторой задумчивости, пробормотал Кабатаг, окончательно успокоившись. — Однако, не про то, говорим. Дымами от самого Ариса передали, что некая банда захватила караван с золотом. Ваших рук дело?

— Да, мы сработали.

— Я так и думал, что вы. Ваши следы мы еще больше месяца назад видели, и терпеливо ждали, когда же вы вернетесь, — сагарек посмотрел на небо, и что-то про себя прошептал, будто совещался с кем-то там, в далеком заоблачном мире, опустил взгляд и произнес: — Духи предков говорят, что надо делиться с ближними своими.

— Так то, с ближними, — заметил я.

— Поверь, молодой волк, — он кивнул головой, — мои две сотни воинов, самые лучшие твои друзья, пока я не дал им команду вас уничтожить.

— Зачем тебе золото, вождь? Придут рахдоны, найдут его, и все твое племя в пыль разотрут. Отпусти нас по доброму, без боя, и тебе, — я как и вождь, приподнял глаза к синему небу и пошевелил губами, — обязательно зачтется. Так духи говорят.

— Наверное, у нас разные духи, — усмехнулся Кабатаг. — Мои говорят, что без золота нам уходить нельзя.

— Пятьдесят слитков по килограмму каждый, хватит?

— Двести, — глаза вождя загорелись, вряд ли он знал, сколько в караване действительно было золота, не по чину ему, но кое-что он подсчитал и сам себе додумал.

— Шестьдесят.

— Сто девяносто.

— Шестьдесят пять, — говорил я.

— Сто восемьдесят пять, — настаивал вождь.

Странное зрелище мы в этот момент представляли. Два отряда сгруппировались и готовятся к бою насмерть, а тут двое, верхами, стоят под холмом, и как два барыги на базаре, спорят о цене. Ничего так, минут пять торговались, и сошлись на ста слитках. Каждый из нас поклялся всем самым святым, что будет честен с неожиданно появившимся партнером. Я в свидетели Сварога призвал, хоть и не знал пока, как это делается правильно, а вождь сагареков, соответственно Тэнгри своего помянул. После чего сверху спустили двух вьючных лошадей, их передали нукерам Кабатага, и довольные друг другом, мы попрощались.