Шаги Пришествия (СИ) - Гордеева Ольга Владимировна

…Однажды он нашел своего младшего сына — в Сагире, в войсках императора. Он наткнулся на него во время облавы на беженцев, толпой валивших в столицу, поскольку там сохранялось еще хоть какое-то подобие порядка. Беженцев старательно и целенаправленно уничтожали, поскольку скудных запасов продовольствия хватало только для своих; за ними хвостом тянулись различные инфекционные заболевания, лечить которые теперь приходилось новоиспеченным лекарям, пока что еще неопытным, да и не особо стремящимся к тому, чтобы кого-то вылечить — деньги, вот что было главное для этих малообразованных самоучек. Эпидемии различных, неизвестных доселе болезней следовали одна за другой, поэтому пришлые методично отлавливались и уничтожались без малейшей жалости. Именно во время такой облавы мастер и увидел своего сына, холеного и наглого, уверенного в себе и фантастически безжалостного. Наблюдая со стороны грязную сцену на одной из маленьких площадей столицы, начавшуюся с насилия двух женщин-беженок, и закончившейся резней подоспевших им на помощь то ли родственников, то ли друзей, — глядя на своего любимого сына, руководившего сначала насилием, потом — расправой, мастер беззвучно плакал, потом, отступив в спасительный полумрак переулка — а ведь и у него не было соответствующего разрешения, жалкой бумажонки, из-за которой убивал сейчас этих несчастных и ни в чем не повинных людей его сын, — мастер повернулся и ушел, не будучи уверен, что этот красивый, озлобленный и властный мужчина признает в исхудавшем и оборванном старике своего отца. У него не было сил отречься или проклясть свое дитя, но и простить его он не смог. И он ушел из столицы, не в силах оставаться там, не в силах забыть увиденное. Он будет считать, что его сын погиб.

…Он уже не помнил, сколько времени прошло с тех пор, как он ушел из столицы, он поставил себе цель обойти все города, существовавшие на Телларе до крушения мира, узнать, везде ли обстоят дела так, как в Сагире, и в каждом из них он находил то же самое — жестокость и грязь, голод и болезни, нищету и варварские порядки, установленные теми, кому удалось удержать власть в своих руках. Поднебесной империи давно уже не существовало, города что посильнее воевали друг с дружкой, и в конце концов четверо правителей южных городов объединились против императора и напали на столицу… Вскоре он узнал, что Сагир сравняли с землей, всех его жителей, вплоть до женщин и грудных младенцев, вырезали под корень, а сам город подожгли. Мастер вспомнил о своем сыне и пожалел, что не подошел тогда к нему на той площади — может быть, он смог бы хоть как-то повлиять на его судьбу? Но теперь ничего уже не держало его в этом мире, ничего, кроме желания увидеть конец. Конец этого скоротечного безумия Творцов, который приближался со зловещей неотвратимостью.

И он настал, конец света, жестокий и страшный, неожиданно величественный и торжественный. Мастера он застал в небольшом южном городке, прямо на центральной площади, где он неожиданно повстречал своего давнего знакомого, тоже мастера хэльдов, который чудом не поддался захлестнувшему мир безумию и по крупицам собирал в своем родном городе то, что еще оставалось от Кэлленара — четыре Книги Свода, разнообразные ка-эль, манускрипты по их использованию, философские труды по теории Кэлленара и простейшие школьные учебники, инструктирующие детей, как обращаться с хэльдами. Много, очень много хэльдов все еще уцелели, стояли целыми и колодцы всех размеров и назначений. То, что почти все они выгорели, ничуть не отразилось на их целостности — жуткий белый огонь не оставил ни единой отметины на вечных камнях. Прямо на их глазах взорвалось небо, мощными столбами ядовито-огненного пламени полыхнули круги-колодцы и свет померк, земля затряслась под их ногами. Мастер слышал вопли людей, грохот разрушающихся зданий, откуда-то из-под ног хлынул горячий поток воды. Он ждал грома, но грома не было, только чернота, залившая весь свет, и крошившаяся на куски земля. Следом поднялся ветер, переросший в свирепый смерч, закрутивший все в одну огромную воронку, в которой смешались камни и люди, потоки воды, песок и земля, огонь, невесть откуда взявшиеся куски льда, жалкие остатки растительности, и мастер, внезапно оказавшийся в самом центре этой воронки, в блаженном затишье посреди разъяренной стихии, неожиданно почувствовал родство захватившего мир урагана с переполнившим его в этот момент Огнем Жизни, будто сам Великий Круговорот Времен, само Изначалье вошло в него в этот момент. Огонь Жизни рвался наружу, требуя выхода, приложения неожиданно обрушившихся на него сил, и мастер ощутил себя равным Творцам. Творцам? Этим нелюдям, погубившим мир? Да разве они погубили его, услышал он мысль, будто бы пришедшую извне. Вы же сами виноваты в его гибели, вы, жадные и жестокие, властолюбивые и алчные, недалекие и завистливые, трусливые, пресмыкающиеся друг перед другом, вы, погрязшие в ненависти и разврате, утопившие в корысти и злобе свою собственную душу, предавшие и продавшие все, даже собственное благо! Круги, магия которых держалась на тех чувствах, что постоянно, изо дня в день, рождались в ваших душах, которые впитывали вашу радость и ваше горе, ваш гнев и счастье, питавшиеся вашей верой — или неверием — круги переполнились злобой и ненавистью, источаемыми вашими сердцами, отравили Колодец, изменив его сущность, который, в свою очередь, переполнившись нечистотами человеческих душ, исказил Огонь жизни настолько, что превратил его в Огонь разрушения и извергнул обратно. Ваш Теллар уже никогда не будет вашим, Великий Круговорот Времен бесконечен, и на месте Поднебесной империи возникнет что-то новое…если возникнет. Если яд ваших душ не выжег этот мир навсегда…

Мастеру казалось, что он отчетливо слышит голос, обращающийся к нему сквозь вой и тишину воронки, но издевки, поначалу почудившейся ему в этом тихом и твердом голосе, не было. Сочувствие? Сожаление? Или, может быть, печаль звучали в этом едва различимом шепоте, проникавшем через многослойные вихревые потоки? Или любовь? Любовь…

— Значит, я уже умер? — спросил он самого себя, или этот голос, который неожиданно показался ему единственным достойным собеседником за всю его полную ярких событий и интересных людей жизнь.

— Нет еще, — услышал он удаляющийся шепот. — Не ты один оказался захваченным воронкой смерча. Думаю, у тебя еще есть шанс спастись и спасти других.

— Какой? — выкрикнул мастер в пустоту.

— Ты же мастер, — голос таял, заглушаемый воем урагана. — Тот, кто равен Творцам. Тот, кто сумел стать равным Творцам, — поправился он после паузы, показавшейся мастеру вечностью. — Делай то, что умеешь…

Он кричал, звал Голос сквозь слившиеся в безумный хор завывания, проклинал его, умолял вернуться, продолжить разговор, потому что сказано было слишком мало, чтобы понять или поверить, но ответа так и не получил. Впав в отчаяние, он замер, приготовившись к смерти, но потом, глядя на мелькающие в вихре куски камня, комья земли, слои воды, подумал, что все четыре стихии, необходимые для творения хэльда, здесь, прямо перед ним, под рукой, Огонь жизни переполняет его, рвется наружу, требуя приложения сил, чистый, неоскверненный огонь, а уж его умения…они всегда при нем, ведь все, что он умеет в этой жизни, это творить хэльды… И он принялся за работу, не зная, что именно он собирается сотворить, вкладывая в то новое, что рождалось под его рукой, всю свою душу, свою любовь, ненависть, и в особенности — мечту о свободе и надежду на спасение. Призывая на помощь все силы вселенной, он что-то выкрикивал, то ли слова, то ли заклинания, и в какой-то момент неожиданно осознал, что вой утих. Запретив себе отвлекаться, он продолжал работу, повинуясь не разуму и не памяти, а какому-то постороннему чувству, побуждавшему его вспоминать те самые, давно забытые, неясные, а по сути — никогда и никем не понятые слова, вызывавшие странные, почти безумные образы, которые теперь, повинуясь некоей силе, лившейся прямо из сердца, становились реальностью.

Когда в конце концов он замер, истощенный до полусмерти, с трудом поднимая голову, чтобы оглядеться, под его ногами оказалась твердая земля, ни конца, ни края которой он так и не увидел, как ни усиливал зрение. Небо — или то, что было им в новорожденном мире — над его головой, было розовое с серебристыми и сиреневыми разводами, очень красивое и очень далекое. Теплый воздух показался ему душистым и свежим, земля, на которую он опустился, не в силах осмыслить, что произошло, мягкой и шелковистой, а движения в этом странном мире давались легче, несмотря на бешеную усталость. Счастливый и недоумевающий, он закрыл глаза, не желая больше ни видеть, ни слышать, что будет дальше. Потом, потом… Он так устал.