Лилия Баимбетова - Перемирие

Он только кивнул.

Мы медленно шли, спотыкаясь, тащились, как маленькие паучки по огромной поверхности стола. Каменная крошка хрустела под нашими ногами, то и дело встречались трещины, чаще небольшие, но попадались и такое, через которые приходилось прыгать. Сначала идти было легко, но потом странность обстановки, бесконечность этого плато, холод сделали свое. Мы не разговаривали. Воздух был неподвижен… Слышен был только скрип каменной крошки под нашими ногами, иногда кто-то спотыкался и тут же выравнивал шаг. Мы шли поодаль друг от друга — в застывшей тишине…

Вдруг раздались резкие птичьи крики, целая стая, перекликаясь, летела над нашими головами. Я подняла голову, глядя на них, — сотни маленьких черных силуэтов, быстро-быстро они махали крыльями, а то вдруг, раскинув крыльями, планировали на воздушных потоках. Они кричали и кричали, и эти тоскующие звуки наполняли воздух. Пройдя несколько шагов, Вороны тоже остановились и подняли головы, глядя в небо. Как сказал поэт:

Лишь стаи гусейКричат среди облаков.[21]

— Как они кричат! — сказал веклинг, потирая лоб.

Дарсай подошел ко мне и обнял за талию. Я закрыла глаза. И почувствовала, как он целует мои волосы. Такое легкое прикосновение.

— Что ты делаешь? — спросила я.

— И правда, — вдруг сказал дарсай, — странно они кричат.

— Я устала.

Он снова поцеловал мои волосы.

— Ну, что, идем? — крикнул веклинг.

Мы молча двинулись дальше. Дарсай шел рядом со мной, не снимая руки с моей талии. Птицы все кричали над нами, сотни и тысячи птиц, улетающих куда-то в зимнем белесоватом небе.

Может быть, это покажется странным, но я не горевала о своих ребятах, даже не вспоминала о них. Их так много прошло через мою жизнь и умерло на моих глазах — безымянных мердов, адраев, торренсов, кейстов. И каждый из них был личностью, и ни об одном я потом не вспомнила. Жизнь Охотника — как огонек на ветру, в любой момент может погаснуть, и не стоит сожалеть о ней.

Скоро стемнело. Рука дарсая с моей талии переместилась на плечо и довольно ощутимо давила на него. Дарсай шел, опустив голову, и я чувствовала, что он уже совсем вымотался.

— Все, — сказал он вдруг, — все, хватит на сегодня.

Он выпустил меня и сел прямо там, где стоял. Я опустилась рядом на колени, притянула его к себе и прижала его голову к своему плечу.

— Устал?

— А то ты не чувствуешь, — буркнул он.

Веклинг подошел к нам и сел рядом, обхватив колени руками.

— Холодает, — сказал он.

Дарсай высвободился из моих объятий и лег на каменную поверхность, вытянувшись во весь рост. Он устроил голову у меня на коленях и закрыл глаза. Я погладила его волосы, он вздохнул, но ничего не сказал. Веклинг молчал, и я тоже молчала.

Сгущалась ночная тьма, птицы все кричали и кричали.

— А знаешь, — вдруг сказал веклинг, — ведь когда-то он был очень красив.

Я невольно улыбнулась.

— О чем ты?

— Это правда…

— Да, нет, я верю, — сказала я и, наконец, решилась, — Глядя на тебя, совсем не трудно поверить в это.

Молчание было мне ответом.

— Он ведь твой отец? Вы очень похожи. Это так?

— Мне восемьдесят лет, а ему сто девяносто. Он может быть мне и прадедушкой, и прапрадедушкой. Мы ведь не знаем своих родителей.

— Вы, правда, похожи.

— Я знаю, — печально отозвался веклинг.

Мы замолчали. Кричали птицы. Вокруг была темнота и пустота. Как сказал поэт:

Отчетливо в небеВидны парящие птицы,Безлюдно и тихо.[22]

Только вот их видно не было, но они словно летели перед моими глазами, так ясно я представляла их.

— Послушай, — сказала я, вдруг развеселившись, — Я давно интересовалась вот чем…. Слушай, среди Воронов действительно нет женщин, или это слухи?

— Что же, я, по-твоему, вырос, как груша на дереве?

— Так что же? Это слухи?

— Слухи. Но, наверное, скоро это станет правдой.

— О чем ты?

Он ответил не сразу. Я тронула его руку, веклинг усмехнулся, поймал мою руку и пожал ее.

— У нас никогда не жаловали рождение девочек. Само понимаешь, никого это не радовало, — негромко сказал он, — У нас много детей умирает в раннем детстве. Знаешь ведь, какой у нас климат…. Хотя ты, наверное, не знаешь, — вдруг добавил он.

— Знаю, — сказала я, — Я бывала в глубокой пустыне. Пару раз.

— Постоянные засухи, перепады температуры, нездоровая вода. Я не говорю, что у нас плохой климат. Здесь гораздо хуже, — добавил он со смешком, — Но жить у нас нелегко, и не каждый выдержит это. Дети часто умирают — от болезней, от нехватки пищи. Никто же не будет отнимать еду у будущих воинов, чтобы накормить ребенка, из которого может вырасти всего лишь самка. Их ведь не нужно слишком много, если их будет недостаточно, всегда можно найти подходящих…

— На нашем берегу, — сказала я.

— Да. Но ваши женщины рожают от нас только мальчиков, уже не знаю, почему так происходит. А в наших деревнях все больше и больше ваших женщин, потому что наши во множестве умирают еще детьми. Никого это не заботит, сама понимаешь. В той деревне, где я родился и куда обычно приезжаю, вообще нет каргских женщин. И во многих деревнях так, редко-редко можно встретить карганку. Может, скоро их вообще не останется…

Я услышала в темноте его странный сдавленный смех.

— Вот объясни мне, — сказала я, — У вас это по плану?

— Что?

— Ну, вы ездите туда — по плану? Раз в неделю, раз в месяц, или когда у вас возникает зов плоти, желание? И когда вы приезжаете туда, вы хватаете первую попавшуюся, или выбираете, или ездите к одной?

— О, влюбленная девочка.

— Нет, я не о любви говорю. Я о другом. Ну, понимаешь, я, например, не стану спать с кем попало. Я найду того, кто мне понравиться, и не только внешностью. Я найду того, чьи мысли будут созвучны с моими мыслями и устремления с моими устремлениями. А ты, что же, хватаешь первую, кто попадется тебе навстречу?

— Они все одинаковы.

— Я тоже женщина.

— Ты — тцаль, — сказал он, — Это совсем другое.

— Почему? Или ты думаешь, что я по-другому устроена? Когда рассветет, я тебе покажу…

— Не надо, — засмеялся веклинг, — Я верю.

— Так в чем дело?

— Ну, — сказал веклинг, снова дотрагиваясь до моей руки. Голос его стал серьезным, — я объясню тебе, если ты хочешь. Понимаешь, зов плоти — это для харадаев. Ты не обижайся, — быстро прибавил он, — Видно, у вас все иначе, если тцаль и урожденная espero завела со мной этот разговор.

— Да. Совсем иначе.