Майкл Роэн - Кузница в Лесу

Лишь бард Морейн находил мало радости в происходящем, хотя на празднестве звучало много его песен. Это был долговязый старец с косматой гривой седых волос и длинной бородой, хотя лицом и осанкой он выглядел едва ли старше Корентина, рядом с которым сидел. Но Морейн более не нуждался в этой чести; он беспокойно теребил свою мантию и не разговаривал почти ни с кем, кроме Корентина и Стражей, прислуживавших ему. Его светло-голубые глаза рассеянно смотрели куда-то вдаль, а при многочисленных комплиментах в свой адрес он начинал недовольно втягивать и выпячивать свои полные губы. В самый разгар торжеств Корентин церемонно представил Морейна путешественникам; лишь после того, как взгляд барда упал на Керморвана, его глаза стали блестящими и осмысленными, а его поклон был глубоким и почтительным.

— Теперь я вижу: все, что я слышал о тебе, — истинная правда! — звучным и сильным голосом произнес он. — Ты действительно мог бы быть нашим дорогим лордом Керином, вернувшимся к жизни.

В тебе я вижу обещанье и залог,

Что с наступленьем ночи не умрет надежда,

Увядший, вновь распустится цветок,

И за зимой весна придет, как прежде.

Восстанет башня, некогда поверженная в прах,

И увенчается короной тот, кто путь найдет во льдах.

Раздался внезапный рокот рукоплесканий, словно порыв свежего горного ветра промчался в спертом воздухе зала.

— Да будет так! — воскликнул Корентин и поднял свой бокал, салютуя Керморвану; но потом, словно устыдившись своего порыва, он сел на место и улыбнулся. Восторженный гул постепенно стих.

— Ах, как замечательно! — вздохнула леди Терис, сидевшая между Элофом и Керморваном, и с восторгом покачала головой. — Уже очень, очень долго он не слагал стихи так сразу, в одно мгновение! Мастер Морейн, пожалуйста, спойте и сыграйте нам что-нибудь на арфе!

Бард поклонился.

— Никогда я не смог бы отказать твоей просьбе, а'Терисек, даже если бы не должен был оказать дань уважения нашим гостям. Я стар, но я постараюсь…

Он осекся, встретившись с заинтересованным взглядом Элофа.

— Что это? — озадаченно пробормотал он, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Что это? — уже громче повторил он, и в его глазах отразилось нечто похожее на ужас. — Неужели все призраки павшего Морвана восстали и ходят по земле сегодня ночью?

— Мастер Морейн, что за бестактность! — возмущенно воскликнула Терис. — Это кузнец Элоф, которому Корентин совсем недавно представил вас…

Элоф подался вперед.

— Ничего страшного, леди. Корентин тоже уловил во мне некое сходство, но не мог вспомнить с кем. А вы, мастер?

Но Морейн лишь посмотрел на него со смешанным выражением растерянности и недоверия, потер лоб длинными пальцами и что-то невнятно пробормотал. Внезапно он отвернулся и стал слушать Корентина и Керморвана, оживленно обсуждавших, какую песню лучше выбрать для начала. Терис взяла Элофа за руку, наклонилась к нему, и прядь ее волос защекотала ему ухо.

— Теперь вы понимаете, почему Мерау называет его старым глупцом! — прошептала она и хихикнула. — Но он действительно такой милый, особенно когда поет для нас, как в былые дни…

Элоф почти не слушал; он слишком остро чувствовал ее прикосновение, видел трепет ее груди под легким платьем, вдыхал ее аромат, напоминавший о цветущих лугах под жарким южным солнцем. Вероятно, Терис не сознавала, какое впечатление производит на него; сама она явно имела виды на Керморвана. Но Элофу пришлось выдержать нелегкую схватку с собой — слишком легко и естественно было бы поддаться искушению, особенно под воздействием вина и накопившегося в нем внутреннего напряжения. Соблазнять и быть соблазненным, отказаться от поиска, который, по здравом размышлении, вряд ли мог закончиться успешно… Однако Элоф испытал безмерное облегчение, когда Терис оторвалась от него и присоединилась к общим рукоплесканиям, когда Морейн вышел на открытую площадку перед деревом.

Когда Элоф впервые увидел барда в полный рост, у него перехватило дыхание. Морейн был не просто долговязым, а гротескно длинноногим и длинноруким, и двигался странной шаркающей походкой, которую не мог скрыть даже под длинной мантией. Многие музыканты, игравшие до этого, протягивали ему свои арфы; он придирчиво выбрал лучшую и заставил владельца с особой тщательностью настроить ее. Потом он вышел в центр площадки, коротко поклонился и объявил:

— По просьбе нашего главного гостя, лорда Керина Керморвана… — Он покашлял в кулак и улыбнулся. — И вопреки желанию глубокоуважаемого принца Корентина, я буду петь о деяниях Корентина Рудри при Лэстреби!

Керморван наклонился за спиной Терис и прошептал путешественникам:

— Это баллада на старинный манер. Лэстреби был городом в холмах к северу от залива, и Корентин возглавил его героическую оборону. Это было первое из его великих деяний.

Морейн обхватил арфу левой рукой и аккуратно расположил над струнами свои длинные пальцы. Затем он взял мощный аккорд, от которого, казалось, завибрировали даже стены чертога, и прибавил к пению арфы свой звучный, ясный голос, в котором вдруг зазвучали молодые ноты.

Молча внимайте, ибо теперь я ною о героях,

Тех, кто отважился бросить вызов коварным стихиям,

Тех, кто стоял до конца, и в отчаянной схватке

Долго врагов оттеснял на безжизненный север,

Сдерживал их, пока Лед не пришел необорный,

Все под собой погребающий, что покорить не сумел он.

Арфа трепетала и стонала в руках Морейна, и хотя музыка казалась странной и была незнакома Элофу, она отзывалась томительной гармонией в туго натянутых струнах его сердца. В громких аккордах ощущалась настойчивость и тревожная напряженность, а в ритмичных переборах струн между куплетами слышался стук копыт скачущих лошадей.

Принц Корентин Рудри с пламенеющими волосами

Опередил свой эскорт на холмистой дороге,

В Лэстреби он торопился, объятый горячим желаньем

Армий тьмы сокрушить, злую мощь их развеять,

Выкосить их, как пшеницу, пустить их по ветру.

Высоко над холмами вздымались могучие стены

Древнего Лэстреби — мрачные серые камни…

Внезапно арфа издала фальшивую ноту, поразившую слушателей режущим диссонансом. Голос барда пресекся; он посмотрел на инструмент, изо всех сил пытаясь вспомнить аппликатуру, но мелодия уже распалась, и струны откликались лишь бессвязным бренчанием. Морейн наклонился вперед, переводя дыхание, потом решительно взял аккорд и запел с прежней страстью:

Иней зубцы серебрил и высокие башни;

Лето стояло, но снег уже взял их в осаду…

Он снова осекся, повторил «уже взял их в осаду…» и окончательно замолчал. Потом он покачал головой, убрал дрожащие пальцы со струн и крепко стиснул руки. Когда он поднял голову и посмотрел на слушателей, выражение горя и стыда на его лице было столь нескрываемым, что Элоф отвернулся.