Луи Басс - Роскошь изгнания

Первое же погружение наполнило меня странным восторгом. Едва оказавшись под водой, я сразу почувствовал себя как дома. Лениво плавая на мелководье, в ровных столбах света, идущих с поверхности, в безмолвии, нарушаемом лишь шумом моего дыхания и пузырьков стравливаемого воздуха, я начал забывать о том, что постоянно угнетало меня. Я видел перед собой только колышущиеся водоросли, неуклюжих лангуст, стайки рыбешек, одновременно бросающихся в сторону, словно под действием невидимого магнита. Скоро я забыл о необходимости быть осторожным и потерял ощущение времени, меня неодолимо повлекло на глубину. Я подал знак Бруно и стал погружаться.

Метрах на пятнадцати морская жизнь стала скудней, скала больше, и я почувствовал, что наконец-то окончательно освободился от всего. Плывя там, охваченный эйфорией смерти, я почувствовал прикосновение к плечу, медленно повернул голову и увидел Бруно, который следовал за мной и знаками показывал, что нужно выплывать на поверхность. Мы поднимались неспешно, на определенных глубинах делали остановки, держась за скалы, и Бруно отмерял время по своим часам.

Когда мы наконец вырвались на поверхность к шуму и свету, я вынул изо рта загубник и спросил, что случилось, почему он велел подниматься.

– Ты погрузился на пятьдесят метров, Scrittore! С ума, должно быть, сошел!

– Это почему же?

– Никто в первый раз не погружается на пятьдесят метров. В твоем возрасте вообще нельзя погружаться на такую-то глубину.

– Ну и что, мы же в порядке, все обошлось?

– Обошлось на этот раз. Но у меня не было с собой таблиц декомпрессии, так что пришлось действовать наугад. Мы можем заболеть кессонной болезнью. – Он покачал головой. – Я хотел, чтобы мы поныряли на мелком месте, ты, ненормальный англичанин.

– Извини.

Мы выбрались на берег и сели на песке, не снимая с себя снаряжения, ожидая предсказанного колотья в ушах. Бруно не злился на меня, хотя имел на это полное право. Он просто не стал говорить, чем все могло кончиться. Я не сразу осознал, что он рисковал жизнью, последовав за мной и вытащив на поверхность.

– Я не понимал по-настоящему, что делаю, Бруно. Прошу прощения.

– Ладно, пустяки. Подводное плавание всегда опасно. Тем не менее ни к чему подвергать себя ненужному риску.

Он должен был сказать хотя бы это, а ведь, в отличие от меня, у него было много причин, чтобы продолжать жить. Благодарение Богу, все обошлось, и мы поехали домой, став еще большими друзьями, радуясь, что избежали опасности.

Двумя днями позже я под вечер заехал за ним и, не выходя из «моргана», посигналил. Прибежали только двое детей в надежде прокатиться. Остальных увезли из города. Несколько секунд спустя на балконе, приглаживая рукой взъерошенные волосы, появился Бруно, одетый в жилетку и шорты. Он явно спал, пережидая жару.

– Scrittore! – крикнул он мне. – Что случилось?

– Хочу отвезти тебя к себе! У меня для тебя сюрприз!

– О Боже, – пробормотал он и крикнул мне вниз: – Надеюсь, это не какой-нибудь дорогой подарок.

– Есть лишь один способ узнать это!

Качая головой, Бруно пошел одеться.

Конечно же, это был именно дорогой подарок. Я велел людям, которые доставили катер, оставить его прямо на прицепе среди цветущей растительности. Увидев его, Бруно тут же спросил:

– Это ты приготовил для меня?

– Точно.

– Чепуха! Я, конечно, не могу принять такой подарок.

– Нет, можешь. Ты на днях спас мне жизнь, и я хочу отблагодарить тебя. Во всяком случае, не такой он и дорогой.

Мы разговаривали, стоя у катера, и Бруно, хмурясь, смотрел на его сияющую приборную доску, крутые белые обводы и подвесной мотор, самый большой из имевшихся в продаже.

– Тебе меня не обмануть, – сказал Бруно. – Я знаю, сколько стоят такие лодки. Обойдусь и без нее.

– Не обойдешься. Подумай, какая это будет радость для Паоло.

Последний довод заставил его на мгновение задуматься, прежде чем снова отказаться. Но лишь предложив, что катер останется в моей собственности, а он будет просто капитаном, чтобы возить меня, когда мне захочется выйти в море, я заставил его принять подарок.

Когда на другой день мы вывели его в залив, я был поражен. Катер был из тех, что с воем несутся на головокружительной скорости, взбрыкивая и взлетая на волнах. Все их видели, но невозможно и представить, каково это – мчаться на таком катере, пока сам не попробуешь. Приходится крепко держаться, чтобы тебя не выбросило назад, через мотор. Потом этот встречный ветер, рев, запах соли, прохладные брызги, постоянно обдающие вас. Когда он поворачивает, то поднимает завесу воды чуть ли не в двадцать футов высотой и заставляет душу уйти в пятки. Я окрестил его «Ариэль».

Катер изменил нашу жизнь. Паоло каждую свободную минуту проводил возле него, наводя глянец и проверяя управление. Мы с Бруно брали Паоло с собой всякий раз, когда удавалось отправиться понырять. За какой-то час мы с ревом долетали до Капри и становились объектом зависти отдыхающих на пляже. Даже Анна с радостью выходила спокойно покататься с нами в те редкие случаи, когда ей удавалось освободиться от домашних обязанностей. Она с напряженным видом сидела на пассажирском месте в своей широкополой соломенной шляпе, ни дать ни взять англичанка-гувернантка, которую катают на лодке по Серпентину[Озеро в лондонском Гайд-парке.]. Постепенно она стала чувствовать себя свободней в моем присутствии и, как результат, теперь не церемонилась с мужем, делая ему замечания, если наша скорость превышала черепашью, предупреждая его о малейшей возможной опасности, и вообще не оставляла сомнений, кто верховодит в их семье.

А еще я постоянно приглашал коллег Бруно по гаражу отправиться с нами понырять, когда им захочется. Это все был народ молодой, горячий, которому нравилось производить впечатление на девушек, катаясь на «Ариэле». Они очень мне нравились. Это были занятные ребята, и они отвлекали меня от черных мыслей. Но все же мне с ними было не радостно, потому что я знал, что в сущности у Бруно больше общего с ними, чем со мной.

Какое-то время все казались счастливыми. Я получал удовольствие от катера, пикников, ныряния. Хорошо было оказаться вне дома, где я постоянно прислушивался, не раздастся ли звонок в ворота. Бруно, хотя и пытался это отрицать, наслаждался катером, а Паоло почти только о нем и говорил.

Когда однажды вечером он принес мне последний на тот день каппуччино, я ожидал, что он заведет неизменный разговор о катере. Когда мы поплывем в следующий раз? Не нужно ли ему сперва пойти и навести блеск на хромированные детали? Нельзя ли будет его приятелю соседу поехать с нами? Вместо этого он подал мне кофе, облокотился о перила балкона и уставился на темнеющий залив.