Макс Фрай - Сказки и истории

Но воля была не моя. Вернее, не только моя.

Кровь давно уж остановлена, раз и навсегда. Мокрый платок на переносице оказался чудодейственным средством. Время научилось течь сквозь меня, не задевая кровеносных сосудов. Но я вечно ощущаю его ток, всегда помню: у меня нет времени. Совсем нет.

Иногда, чтобы не портить совсем уж приятный летний день, вроде сегодняшнего, я позволяю себе думать, будто времени у меня почти нет. Но я знаю цену этому "почти".

На самом-то деле, времени, конечно, нет ни у кого, зато есть приятная привычка планировать свою жизнь так, словно мы бессмертны. Планы - ну, еще бы, они и у меня имеются в изобилии, а вот будущее никому не гарантировано, потому что времени у нас и для нас нет, совсем.

Если бы у меня было время, из него можно было бы соорудить отличную стену между собой и смертью, отгородиться от нее, на все замки запереться, спрятаться. А так - не выходит.

Некоторые счастливчики держат свою смерть в яйце, которое, как известно, находится в утке; другие отправляют ее в ссылку, во внутреннюю Сибирь какую-нибудь, а то и вовсе на необитаемом острове, в замке Иф запирают. А моя смерть всегда рядом, на расстоянии согнутой в локте руки. Стоит, держит наготове мокрый платок - на тот случай, если снова кровь носом.

Мне удалось настолько привыкнуть к ее постоянному присутствию, что порой я прошу ее сделать за меня кое-какие пустяковые дела. Сварить кофе, прогуляться до рынка за черешней, или записать несколько строк в блокнот.

Смерть с удовольствием выполняет мои поручения. Она лучше других знает: у меня нет времени на всякие пустяки. И вообще нет времени.

©Макс Фрай, 2004

Про хворост

Когда топишь камин,

а кочерги в доме нет,

то и дело приходится выбирать из кучи хвороста

какую-нибудь удобную ветку,

чтобы с ее помощью

ворошить другие хворостины,

перемешивать, преворачивать, передвигать с места на место.

Тогда хворост в камине сгорает быстрее,

зато ветка, выбранная в качестве кочерги,

не попадает в топку очень долго,

Несколько дней,

а иногда и недель.

Ну, то есть, пока ей не найдется замена,

такая же, или лучше.

Очень знакомая ситуация, да?

Причем, в обоих случаях:

если считать горение "благом" для хвороста,

и если расценивать горение как "зло" для хвороста,

все равно знакомая ситуация.

Всегда нужен кто-то, чтобы помогать другим (таким же, как он сам)

сгореть побыстрее.

И пока он делает свое дело,

он свободен от повинности гореть (или лишен права гореть),

все равно.

Все равно, действительно.

©Макс Фрай, 2004

Про кофе

Матушка моя употребляла этот напиток в нечеловеческих количествах, ссылаясь на пониженное давление. "Кофейными" у нас в доме считались двухсограммовые чашки, в отличие от "нормальных", т.е. полулитровых чайных. Я из семьи великанов, ага.

Лет до восьми мне кофе не давали, даже попробовать ни разу не удалось. И украсть не получалось: холщевый мешок с кофейными зернами и банки с дефицитным растворимым кофе хранились в каких-то недоступных местах, чуть ли не под матрацем родительским. Впрочем, мне и не хотелось. В ту пору меня куда больше интересовали компоты да лимонады.

Поэтому моя первая встреча с роковым судьбоносным напитком состоялась вдали от дома, на вражеской, можно сказать, территории, при весьма драматических обстоятельствах.

Дело было так.

Мы учились во втором классе, когда нас впервые повезли "на дружбу". Придется, наверное, объяснить, что это такое, ибо не всем присутствующим довелось собственноручно оккупировать какую-нибудь разнесчастную соцстрану, а "на дружбу" только детей оккупантов и возили.

Так вот, "дружба" - это когда русских школьников грузят после уроков в автобус и везут в немецкую школу, где их уже ждут аутентичные ровесники. Или наоборот: нужно сидеть в классе и ждать, пока привезут кучу незнакомых иностранных детей, и начнется праздник. Это происходило то ли раз в год, то ли дважды, не чаще. Ибо нефиг часто дружить.

Оно, впрочем, и хорошо, потому что мероприятия выходили тягомотные. Самой интересной была короткая финальная часть, когда мы обменивались подарками. Заранее скажу, что обмен выходил неравноценный: мы дарили немецким друзьям октябрятские звездочки (позже - пионерские галстуки) и поделки, специально изготовленные на уроках труда. А они нам - не только значки и галстуки, но и настоящие игрушки, купленные в магазинах за марки. То есть, быть русским школьником выходило выгодно.

Но в тот раз мы ехали "на дружбу" впервые и не знали, чего ждать. Поэтому ждали, как водится, чуда. По крайней мере, я.

Вместо чуда нас загнали в актовый зал и битый час произносили речи. Потом немецкие школьники показывали самодеятельность - еще часа два. То есть, ужасно долго. И все бы ничего, но мне очень хотелось пить. Пить мне захотелось еще в автобусе, но нас в этом смысле воспитывали, как спартанских мальчиков: т.е., если чего-то хочется - пить, или, к примеру, в туалет, - надо терпеть. Потому что, если попросишь, все равно, скорее всего, не дадут, зато попрекать потом долго будут: что ж ты, потерпеть не можешь? А как же Зоя Космодемьянская? То-то и оно, что Зоя.

Поэтому пришлось стиснуть зубы и ждать окончания торжественной части. У меня была хрупкая надежда, что после самодеятельности всех отпустят в туалет, а там вода в кране. Но надежда рухнула: в туалет никого не отпустили, а сразу повели нас в столовую, где было сервировано угощение. Во рту у меня к тому времени было уже так сухо, словно мы совершили недельный переход через какую-нибудь Великую Пустыню. Но вид накрытых столов вселял бодрость: там стояли не только тарелки с крендельками, но и чашки. И - ура! - чайники. А значит, дадут попить. И значит - жить можно.

И вот уже чашку мою заботливо наполняют до краев горячей жидкостью, я дую, не обращая внимания на запах, и делаю большой, жадный глоток.

О ужас.

Это был не чай, а кофе. Черный. То есть без молока и сахара. Взрослого человека этим не испугаешь, но для восьмилетнего ребенка, который попробовал кофе впервые в жизни, это был серьезный шок. Только память о Зое Космодемьянской помогла мне не выплюнуть горькую гадость на белую крахмальную скатерть. Пришлось срочно заесть кофе крендельком, который, в довершение всех бед, оказался соленым.

Это стало последней каплей. Взрослым немецким друзьям все же пришлось отвести меня в туалет, где умирающее дитя выдуло литров пять воды из-под крана, после чего жизнь в очередной раз победила смерть неизвестным Даниилу Хармсу способом.