Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - рейхсфюрст

— Ну?

— А вы мешаете, — сказал он отечески.

Я покачал головой:

— Да ну? Все правильно, выживать должен сильнейший. Раньше, насколько я слышал, вампиров было больше, чем летучих мышей! У людей есть отличительное свойство, сэр Сатана.

— Ну-ну?

— Общество, — сообщил я ему сногсшибательную новость. — Общество выживает лучше одиночек, а в соревновании обществ выживает лучше устроенное. Так что вампиров, уж извините, но, как и прочих паразитов, истребим до единого.

Он наморщил нос.

— Да? Люди обожают грязь и нечистоты, а ночь им роднее, чем ясный день. Вампиров будут обожать, сочинять о них песни и красивые легенды, а когда их станет совсем мало, начнут прятать от инквизиции и даже давать пить свою кровь.

— Какая мерзость, — сказал я и поморщился, — но должен признать, что вы весьма точно обрисовали ситуацию. Людишки… а их даже больше, чем людей, именно так и поступят. Какие-то извращенцы.

— Ну-ну, — сказал он поблажливо, — это и будут самые интеллигентные и демократичные. Вы не заметили, среди простолюдинов практически не бывает этих свободно мыслящих, которых вы называете почему-то извращенцами? Закономерно, чем человек культурнее, образованнее, либеральнее, тем больше в нем перверсий, что вас так напрягают… Так с кем вы: с грубыми необразованными простолюдинами или же с образованными людьми, что увлекаются педофилией и терпимо относятся к вампирам?

Я ощутил себя не весьма, все-таки со мной говорит лучший во вселенной логик, чьи доводы отшлифовывались тысячелетиями в спорах с умнейшими людьми планеты, но в то же время и отступать как-то не зело.

— А почему, — спросил я угрюмо, — либо-либо? Мы выбираем третий путь.

— Это какой, простите?

— Вампиров и вампирофилов на костры, — сказал я решительно, — педофилов на колья, перверстников — на виселицы. А грубое, но здоровое большинство окультурим и создадим из него подлинное, здоровое и весьма развитое общество! Что будет любоваться бабочками, но когда увидит вампира, тут же его палками в кровавую кашу еще до справедливого и демократического суда, ибо народ — и есть высший суд!

Он поинтересовался вежливо:

— Вампиров на костры… а некромантов куда?

— Некромантов пошлем на курсы повышения квалификации, — сказал я, — где станут дипломированными хирургами и прочими проктологами и гинекологами.

Он захохотал:

— Остроумное решение! Вы все больше мне нравитесь, сэр Ричард. Как же приятно наблюдать за вашим прогрессом и видеть, как бодро и отважно топаете задними ножками строго по моему плану, не отклоняясь ни на шаг в сторону!.. Разве что даже быстрее, чем я надеялся, а это так восхитительно!

— Похвалите себя, — сказал я ехидно, — похвалите. Только не лопните от гордости… Хотите кофе? А то у меня как раз время, а одному неловко.

— С удовольствием, — откликнулся он охотно. Улыбнулся и пояснил: — Могу только принимать добровольные дары или жертву, сам не напрашиваюсь, хотя мне чего только не приписывают!

Я сделал две большие чашки крепкого и горячего кофе, себе с сахаром, Сатана взял свою явно с большим удовольствием, отхлебнул и даже в блаженстве слегка прикрыл глаза.

— Всем приписывают, — возразил я почти мирно. — Неча в страдальцы…

Он улыбнулся и начал пить неторопливо и явно смакуя. Я подумал, что кофе ему приятен вдвойне, так как создано с помощью нечестивой магии, против которой борется церковь.

И хотя сам так частенько подумываю, но, с другой стороны, почему эта способность не от паладина? Создавать еду, сладости, мороженое, кофе — разве это не благо?

Он допил кофе, я поинтересовался:

— Еще?.. А то мне чаще всего одной маловато.

Он ответил с улыбкой:

— Только если не затруднит.

— Ничуть, — сказал я любезно. — Ничуть.

Часть третья

Глава 1

Он не стал уходить в стену шатра, просто допил кофе, светски улыбнулся и моментально исчез, а я остался сидеть разом похолодевший и с сильнейшим чувством тревоги.

Где же я прокололся, если ко мне такой гость, в висках стучит пульс: впервые Сатана ничего не предложил. Впервые ничем не соблазнял. Впервые заглянул просто посмотреть, как выгляжу и что чувствую, когда иду по разработанному им маршруту, скрупулезно соблюдая все повороты. Или даже без поворотов — прямо и прямо в ад.

Сердце стучит часто и тревожно, но вдруг встрепенулось, ускорилось, словно в предчувствии чего-то дивно радостного, что должно вот-вот, но я по дурости забыл.

Я даже встал и огляделся, душа встопорщилась, словно перья попугая в брачном танце, это приближается, приближается…

В комнате вспыхнул радостный плазменный свет первого дня творения. Я ликующе выдохнул еще до того, как безумно яростный огонь оформился в человеческое лицо:

— Тертуллиан!

Бешеные глаза навыкате выступили из пламени первыми, в них такой дикий огонь, что я смотрел только на них, почти не замечая четко оформившееся крупное лицо с грозно сведенными бровями, свирепо раздувающимися крыльями носа и запавшими щеками.

— Что, — прорычал он люто, — и не трепещешь?

— Трепещу, — сознался я, — но так рад тебя видеть, что трепетание как-то в стороне.

— Рад?

— Ну да, — сказал я, — не виделись так давно… А я соскучился.

Он рыкнул:

— Как можно соскучиться по тому, кто требует, толкает, побуждает, стыдит, грозит?

— Не знаю, — ответил я, — но я соскучился. И подумал даже, не ушел ли ты вслед за другими отцами церкви… все-таки у нас тут пока еще не Царство Небесное.

Он рыкнул еще чуть тише:

— Отцы церкви?. А ты не знаешь, что церковь не включает меня в их число?

— Знаю, — ответил я. — Ты слишком яростен и нетерпелив… И хотя ты сделал для церкви больше остальных, но слишком часто забегал вперед и требовал больших реформ, чем она могла себе позволить… Кофе будешь?

Он рыкнул:

— Конечно. У тебя из каких зерен?

Я ответил с неловкостью:

— Не знаю. Для меня это просто кофе. Главное, чтобы крепкий, горячий и сладкий. Вообще мне кажется, что те, кто выначивается насчет сортов, ароматов и букетов… просто брешут. Или не мужчины вовсе.

— Разумно, — одобрил он.

Я подал ему чашку, огненные руки приняли ее, я понаблюдал, как Тертуллиан пьет, впервые чувствую себя так странно, раньше всегда просто трепетал всеми конечностями, как самая трусливая на свете мышь, и не осмеливался поднять взгляд.

— Хорош, — одобрил он. — Как в моей родной Африке… Я смотрю, ты совсем не раскаиваешься?