Дмитрий Емец - Стеклянный страж

Сегодня у меня развязался шнурок. Пока завязывал (секунд восемь), Ирка умчалась метров на двадцать вперед. Чтобы догнать, пришлось бежать. Подумалось: выигрывает не тот, кто бежит, а тот, кто не отдыхает…

Время жизни теряется просто на ровном месте! Собака я! Ошибаюсь, торможу. Многое себе попускаю. Дни наполняю не так, как мог бы. Самое большее на треть от maximит. Часто просто обвисаю, как холодная вермишель, не зная, чем себя занять! Я смог бы втрое больше, не будь у меня этого мерзкого, дряблого, никчемного разленения! Пинать себя каждый миг жизни! Бить палкой, а когда палка сломается, тыкать сломанным концом до крови! Скотина сонная!»

«Во дела! Это он-то сонный! А я тогда какая?» – подумала Ирка и стала читать дальше:

«Когда ты ранен и лежишь на поле боя среди множества тел, то кричи, шевели ногой, рукой, стони, если сил нет. Делай хоть что-нибудь. Пусть санитары тебя услышат. Подберут, понесут и будут резать. И это будет больно. Но если ты боишься этой боли и не будешь пытаться шевелиться, стонать, то умрешь.

Когда у человека инфекция, ему вкалывают антибиотик. Вначале тот, что послабее, потом, если не сработало, посильнее. Но если вдруг так вышло, что ему сразу вкололи ударную дозу самого мощного антибиотика, а инфекция осталась, то врач тихо собирает шприцы. Он понимает, что тут ему делать нечего.

Самое сильное и предельное лекарство человеческого мира – любовь ко всем без исключения людям. Чуть менее сильное – к некоторым людям. Еще менее – хоть к родителям, хоть к кому-то. Если человек наступил на любовь и пошел дальше – это уже финал. Он остается в таком беспросветном мраке, что непонятно, с какой стороны к нему вообще можно достучаться.

К чему это я? У меня плохо получается заботиться о других. Вообще не получается».

Устав разбирать почерк (каждое новое предложение было мозговым штурмом), Ирка уже почти захлопнула тетрадь, но одна запись вознаградила ее за все усилия.

«Я ее люблю», – писал Матвей.

Ирка запустила ногти в бумагу, оставив оттиски полукружий.

– Ну что? – спросил Антигон, прыгая рядом. – Поняли, куда подевался этот тошнотский тошнот?

Валькирия медленно покачала головой.

– Знаешь что, – сказала она задумчиво. – Давай его поругаем! Может, мне тогда легче станет, а?

Антигон согласился, и они принялись ругать Багрова. Причем каждый ругал его по-своему. Антигон говорил: «Умничка! Молодец! Красавец!», Ирка же это опротестовывала.

Вечером к Ирке неожиданно нагрянула Хола. Валькирию-одиночку это удивило: они никогда особенно не дружили. Да Хола и сама ощущала себя не в своей тарелке. Походила по «Приюту валькирий», точно искала кого-то. Потом, близоруко щурясь, села на стол (все стулья были безнадежно завалены вещами).

Зрение у Холы было скверное. Книжку она читала впритык, однако очков не носила – стеснялась. Дважды Ирка видела, как Хола вставляла и вынимала контактные линзы. Но после и линзы Хола бросила носить и предпочла оставить все как есть.

«Когда у меня копье, я и так все вижу!» – утверждала она.

Ирка давно подметила эту особенность. Валькирии в бою и валькирии в быту – абсолютно разные существа. Словно из разных миров. Когда они сражаются – свет наполняет их силой. Даже толстая Бэтла, которая на третий этаж поднималась с сопением, с копьем в руке преображалась и могла без отдыха пробежать хоть пять километров.

– Я слышала: ты осталась без своего ножа? – поинтересовалась Хола.

Антигон сердито чихнул. Хола не обратила на его чих никакого внимания.

– Могу тебе предложить одного своего знакомого паренька! Каратист, в финансовом учится, машину водит! А стихи какие пишет! К Новому году, к Восьмому марта, к двадцать третьему февраля!

– Без двадцать третьего февраля обойдусь! – буркнула Ирка.

– Как? Разве ты не защитник отечества? – возмутилась Хола. – Соглашайся, подруга! Отличный будет паж! Иностранные языки знает!

– Ага… куриный со словарем, а собачий без словаря! – огрызнулась Ирка.

Антигон радостно заквакал. Когда он от всей души смеялся – в кикиморе всегда просыпалась лягушка.

Хола встала, сердито скрипнув столом.

– Ну не хочешь, как хочешь, подруга! Мое дело предложить!.. Этот-то, бывший, не заходил? – спросила она будто невзначай.

– Нет.

– Я так и думала, – кивнула Хола.

– Ты что-то о нем знаешь? – быстро спросила Ирка.

– Ничего я не знаю! – поспешно сказала Хола.

Ирка схватила ее за рукав.

– А почему ты назвала его бывшим? И почему он не должен был заходить?

– Просто назвала, и все. Ну, покедова! – сказала Хола и, вырвав рукав, поспешно скользнула в люк.

Все эти долгие часы Багров бродил по Сокольникам вокруг «Приюта валькирий». Несколько раз из-за деревьев Матвей видел его дощатый бок.

Дважды Багров начинал приближаться, но оба раза получал внятные предупреждения, что этого делать не следует. Первый раз ему попалась Ламина, едущая на спортивном велосипеде и совсем будто не глядевшая в его сторону. Во второй раз, когда он был от «Приюта» метрах в двухстах, он увидел оруженосца Фулоны. Оруженосец стоял у скамейки и разглядывал ее с таким интересом, словно находился в музее, а скамейка являла собой образец столярного искусства.

– Красотища какая, а? Просто даже страшно подумать, что на такую скамейку может сесть какой-нибудь урод! – произнес он, адресуясь не к Матвею, а вообще в пространство.

Багров развернулся и ушел. У него мелькнула мысль обойти поляну с противоположной стороны, где лес был гуще и подход к «Приюту» не просматривался с аллеи. Прошагал по дорожке метров триста, пока она не начала закругляться, сливаясь с беговой, и, убежденный, что оруженосцу Фулоны его не засечь, скользнул в лес. Обежал, сбивая лицом листья и радуясь, что лес не стал еще совсем прозрачным.

Лес стремительно желтел. Осень в Москве и Подмосковье всегда наступает внезапно. Она только готовится долго. Так и художник бесконечно открывает краски, двигает этюдник, раскачивается – а потом раз! – взялся за дело, и за несколько часов картина готова.

И еще одна деталь всегда бросалась в глаза Матвею. Если листья осенью не желтеют, они гниют и подмокают прямо на ветвях. Это особенно заметно по сирени. В желтом листе есть еще что-то благородное. Подмокающий же полузеленый лист неприятен, как молодящийся старик.

Но вот и знакомый «Приют». Матвей увидел его потемневшие от дождей старые доски, набитые на растущие рядом сосны. Опустился на живот и быстро пополз, готовясь вскочить и схватиться за канат. В десяти шагах от «Приюта» на бревне сидела валькирия Таамаг и мирно читала познавательную книжечку «Основы женского бодибилдинга». Рядом к сосенке привалился плечом Вован с бейсбольной битой.