Ксения Медведевич - Ястреб халифа

Шайтановы отродья во главе с Тариком истребили многих Умейядов — но не всех. А самое главное — они не тронули харимы мятежников! А нужно сказать, что до злосчастного дня налета в Куртубе вели спокойную жизнь женщины и дети как покойного Омара ибн Имрана, так и его старшего сына, Абд-аль-Вахида, — нынче также покойного стараниями мстительной сумеречной княгини.

Еще нужно сказать, что аураннская шайка хоть и отвела душу в масджид, рубя направо и налево, находившихся там детей, как потом выяснилось, она пощадила. Кого-то сумеречники вытолкали из дома молитвы на площадь, кого-то пихнули к матерям и сестрам в женском зале. Женщин с детьми потом выгнали из масджид. Некоторых с радостными криками и слезами облегчения встретили на площади родственники — но таких было немного, и целая толпа осиротевших людей оказалась на пустынных улицах Куртубы. Жители города сидели по домам, задвинув все засовы и наглухо захлопнув ставни. Рассказывали, что несчастные одиночки так и затерялись в темнеющих вечерних переулках — говорили, что таких переловили торговцы из Басры, и больше их в городе никто не видел.

Аммар с некоторым странным облегчением узнал, что женщины и дети из харима старого Омара ибн Имрана сумели бежать из города. Судя по всему, им удалось избежать засад вооруженных людей из Басры, потому что через неделю осведомители ибн Хальдуна донесли, что все четыре жены, пятеро наложниц, шесть дочерей, восемнадцать невольниц и четверо малолетних сыновей ибн Имрана объявились в Исбилье.

Халифу, правда, хотелось поглядеть на Айшу бинт аль-Ханса: про эту дочку Омара ходило много слухов. Говорили, что ее мать, четвертая законная супруга главы Умейядов, родила, когда ей уж было давно за сорок. Старый Омар входил к ней лишь ради исполнения долга, но поди ж ты — аль-Ханса понесла и на склоне лет родила девочку волшебной красоты. Рассказывали также, что в Айше вновь явилась в мир кровь волшебной жены Сахля аль-Аттаби, кровь сумеречников: подрастая, девушка все хорошела и хорошела. Еще знающие люди говорили: вот уж где за фарсах видать чужую породу — Айша уродилась умной и с каждым годом становилась все смышленее и острее на язык. Ведьмина кровь, шептались те, кому не была дорога жизнь, ибо старший Умейя любил дочку без памяти и называл своей Жемчужинкой.

Люди лишь пожимали плечами: не зря сказано в книгах наставлений — «дочери хорошо бы не иметь, а если уж она есть, то лучше ей быть замужем либо в могиле». Но старый Омар велел обучить Айшу не только правилам шарийа и намазу, но и — неслыханное дело! — чтению и письму, наставлял ее во владении оружием, разрешал надевать мужскую одежду и брал с собой на охоту. А самое главное, не спешил выдавать замуж! Айше уже исполнилось семнадцать, а к ней пока так никто и не посватался! Впрочем, шептались люди, кому нужна красивая до беспамятства, но строптивая и умная жена?

Так что Аммара разбирало любопытство, но он решил, что всему свое время. Если девчонка не погибнет при штурме Исбильи, он еще сможет поговорить с ней из-за занавески и узнать, действительно ли она досконально разбирается в богословских тонкостях и даже в мудреных книгах философов Ханатты.

Мысли об Айше были приятными — чего нельзя было сказать о других заботах.

Так или иначе, но после всех бедствий и жестоких избиений, в аль-касре и в домах горожан укрывались еще сотни две умейядских женщин — и множество детей. Обоего пола. Ибн Хальдуну донесли, что около двух десятков мальчиков из мятежного рода — в возрасте от трех до двенадцати лет — выжили. Тех, кто был постарше, на третий день после въезда халифа в город казнили на базарной площади — вместе с отцами. В толпе вокруг помоста ахали и проливали слезы, но тут уж ничего нельзя было поделать: отцы ели гранат, а у детей на зубах оскомина.

Теперь настало время решить судьбу харимов — и малолетних Умейя, еще живущих вместе с матерями на женской половине.

На пятый день пребывания в Куртубе Исхак ибн Хальдун докладывал Аммару положение дел:

— Мы ждем твоих указаний, о мой халиф. Некоторых детей уже продали работорговцам, но они еще в городе. За небольшую награду их передадут моим людям. Я думаю, что триста динаров за голову будет достаточно, чтобы мы получили всех Умейядов мужского пола старше трех лет отроду — я думаю, что нам даже продадут своих мальчишек или детей невольников, так что в конце концов их наберется даже больше, чем нужно. С женщинами проще — в город уже прибыли казенные свахи из соседних городов. Прикажешь действовать, о мой повелитель?..

Халиф аш-Шарийа тяжело вздохнул и — тут уж ничего не поделаешь, судьба есть судьба, — кивнул:

— Поступайте с семьями мятежников согласно законам и обычаям.

Вазир сказал:

— Я думаю, уже через несколько дней мы сумеем собрать всех, о мой халиф. Их придется вывезти ближе к Агмату — только там Ваданас разливается достаточно широко и становится глубоким…

По законам и обычаям аш-Шарийа несовершеннолетних детей мятежников полагалось топить в реке. Спутанных жертв увязывали в мешок и клали в лодку, привязывали камни к щиколоткам, нагружали суденышко камнями, выводили на глубокое место — а потом палач искусно дергал за веревку, так что все лодки с приговоренными переворачивались, и те сразу шли на дно. Такая же казнь полагалась женщинам-ослушницам из харимов.

Старый вазир замолчал и выжидающе посмотрел на своего халифа. Аммар вздохнул и сказал:

— Рассказывают, что Хаджадж однажды шел по улице и вдруг поскользнулся. Оказалось, это была дынная корка. Хаджадж вынул джамбию и изрубил ее в куски. Когда люди спросили его: зачем он выставляет себя на посмешище и сражается с кожурой дыни? Но Хаджадж сказал: эта корка оскорбила меня — и она мой враг. Неужели я пощажу врага? И его спросили: если ты так суров с дыней, то что же делать с людьми, если они провинились перед тобой? И Хаджадж ответил: свободных не обижай, а если уж обидел — руби головы.

Ибн Хальдун понимающе кивнул. И сказал:

— Твоя мудрость велика, о мой повелитель. Воистину, невольниц всегда можно раздарить или продать. А свободные женщины не простят гибели своих детей и будут мстить. Твой отец, твой дед и твой прадед поступали таким же предусмотрительным образом. Единственно, прошу тебя, о мой повелитель, — наберись терпения. Собрать женщин будет труднее. С женщинами всегда труднее иметь дело! — тут Исхак рассмеялся.

Аммар тоже усмехнулся. А потом посерьезнел и сурово сказал:

— Даю тебе еще пять дней. Когда все завершится, скажи мне — я совершу дуа, прося об упокоении их душ.

Дуад плохо помнил, что случилось тем утром в масджид — он сразу же закрыл лицо ладонями и уткнулся отцу в бок. Ему было уже семь лет, и такая трусость не красила Дуада ибн Фадля ибн Умейя — но когда под арками галерей зазвучали нечеловечески гулкие и пронзительные голоса, его сердце сжалось в комок и все члены тела оцепенели.