Илья Носырев - Карта мира

— А? Что такое? — Рональд поспешно застегивал пуговицы куртки.

Роксана сменила улыбку на важную серьезность.

— Видите ли, граф, — произнесла она. — Нам с вами довелось многое пережить, многое почувствовать, многое понять. Мы были так близки к смерти, так близки… — девушка сделала ударение на последнее слово. — Вы понимаете, что я собираюсь сказать?

— Н-нет, — рыцарь спрятался за зеркальную дверцу шкафа и несколько раз провел гребешком по волосам, приводя их в порядок. Роксана поймала его ненароком выпроставшуюся из-за дверцы руку и потянула Рональда к себе.

— Вы мне симпатичны, — честно сказала она, придвигаясь к самой груди рыцаря, словно хотела спрятать на ней свое лицо и обжигая его своим дыханием. — Я бы даже сказала вам, что я вас люблю, — если бы такого рода признания не могли опорочить честь юной девицы.

Рональд тяжело вздохнул и, с трудом шевеля прилипавшим к нёбу языком, пробормотал:

— Вы мне тоже очень… Я бы очень хотел сказать вам тоже…

Она стояла перед ним и улыбалась, удивительно нежная и свежая.

«Розалинда!» — вспомнил он. И едва не замотал головой.

— Вы замечательная, вы добрая и… справедливая…

На эпитете «справедливая», непонятно как влезшем в это признание, он совсем стушевался, рассердился на себя, собрался с духом и выпалил:

— Но мое сердце, Роксана, отдано другой…

Она вспыхнула, повернулась и выбежала из комнаты.

— Роксана! — крикнул рыцарь, но догонять не решился. «Имею ли я на это право? Полно, не лжец ли я, не двуличный прохиндей и ловелас ли?» — думал он угрюмо.

Рональд засомневался. Правильно ли он поступил? Его тянуло к Роксане — всей душой, но ведь он не мог предать своей прежней любви — тем более, что она, скорее всего (Рональд, разумеется, не мог позволить себе спросить об этом напрямую), была взаимной.

Возможно ль любить кошку?

Но ведь даму сердца и полагается любить платонически, а значит, все равно кем она является — женщиной ли, кошкой. Ведь чаще всего дама сердца — замужняя женщина, и питать к ней плотские чувства — уже сам по себе грех. Но даже сам король знает, что в душах дворян, считающих королеву своей дамой сердца, нет и следа черных мыслей, и оттого с пониманием относится к этой любви и не сердится.

Ничего, нужно только сжать зубы и не жаловаться. Он поступает правильно — пусть не в этом, значит, в том мире его ждут одобрение и награда.

Исполненный столь тоскливых мыслей, он прошлялся по лесу весь день до обеда — а когда вернулся домой, слуга принес ему мокрое от слез письмо.

«Любезный Рональд!

Поскольку вместе мы быть не можем, а сердце мое похоже на сгоревший процессор, я вас покидаю и уезжаю в Рим к моей дражайшей тетушке. Кто знает, возможно, Небо окажется к нам благосклонно и на необъятных просторах жесткого диска нашей Вселенной когда-нибудь снова окажутся рядом две маленькие единички — мы с вами.

Но пока прощайте».

Этот модный в те времена технический слог любовных писем так взволновал и расстроил Рональда, что он едва удержался, чтобы не заплакать. «Две маленькие единички…» — бормотал он. — «Две маленькие единички…»

Что делать? Скакать в Рим? Никак нельзя. Для мужчины выше всего долг перед своим государем и лишь потом — амурные дела. Предательские слезы застилали глаза, он вытер их платком, вздохнул и мрачно посмотрел в окно.

Три дня, данные маркизом на сборы, подходили к концу. И все было как-то странно: Иегуда пропадал все время в деревне — вдруг стал якшаться с Полифемом, который вроде бы его терпеть не мог. Сам Рональд тоже палец о палец не ударил, чтобы как-то подготовиться к отъезду — а самое странное, что и маркиз куда-то исчез, и на том, чтобы гости покинули его замок, вовсе и не настаивал.

И эти странные проволочки Рональда только раздражали. Дело, ради которого он приехал сюда, не двигалось с места. Все стало еще запутаннее, чем даже в первый день его визита сюда. Черт побери.

Солнце достигло своей высшей точки, а потом стало падать.

Надо что-то делать как можно скорей. Я пойду в деревню, подумал он. Я спрошу их про Муравейник напрямую. Мы уже давно знакомы, они знают, что я сделал вчера для спасения детей. Они не станут мне врать.

Он надел перевязь и отправился в Новые Убиты.

Деревня словно спала. Улицы были пусты — Рональд сразу же понял, в чем дело: из близлежащей рощи раздавался звучный голос Полифема:

— Заря-ажай! Цельсь! Пли-и!

— Да не хотим мы, батюшка, не хотим! — визжали в ответ ему голоса. — Дыму вельми пужаемся и грохоту!

— Я вам, мать вашу, покажу, дыму и грохоту… Гнидарь велел, понимаете, Гнидарь…

Граф, как ни мрачно ему было, улыбнулся, глядя, как маленькие фигурки крестьян ползают по импровизированному плацу, изображая строевой шаг.

Человек в серой кацавейке, сидящий на берегу реки, занимался и вовсе странным делом — кормил хлебушком громадного серого волка. Кровожадной пастью тот хватал горбушку с его протянутой ладони, а сам то и дело оборачивался и смотрел в лес.

И Рональд понял, что уже в третий раз стал свидетелем странной аллегории.

На солнце набежали тучи, и сделалось холодно. Он вошел в избу, где обычно Жан пьянствовал среди покорно внимавших его россказням мертвецов. Народного сказителя на сей раз не было, ревенанты и вовсе не обратили на него почти никакого внимания, только вполголоса поздоровались. Рональд уселся на лавку.

Как бы их спросить, думал он. Ведь наверняка насторожатся и начнут увиливать.

В дом вбежал радостный Эмиль и полез на руки к деду.

Он уже видел эту картину: ребенок взбирался на руки к дедушке-мертвецу. Это была та же самая картина — за одним-единственным исключением…

Ребенок был мертвый.

Рональд вскочил со стула.

— Эмиль! — крикнул он, весь дрожа. — Ты как это?… Ты зачем?… Мы спасли ведь тебя…

— Я, дяинька, выбор сделал, — отвечал Эмиль, смотря тусклыми глазами на рыцаря. — Муторно на этом свете живым… А мертвым — весело.

— Нет! Нельзя… — Рональд одним прыжком оказался у скамьи и поднял деда за шиворот. — Давайте обратно оживляйте!

И сам понял, как глупо звучат его слова.

— Твари! Это вы детей воруете! Вы весь мир хотите умертвить! — он отбросил мертвеца в сторону, словно мешок с картошкой, выхватил из ножен меч и замахал им, беспредметно, никого не рубя и даже не пытаясь.

Ребенок спокойно смотрел на него, мертвецы — тоже. Рональд спрятал меч в ножны, погладил Эмиля по голове. Волосы — самая мертвая составляющая человеческого тела и оттого такая схожая, что у живых, что у ревенантов, — мягко ласкали его пальцы.

Он выскочил на улицу, словно очумелый побежал по двору, распугивая кур, выскочил на дорогу — и нос к носу столкнулся с Мишелем.