Эрнст Гофман - Житейские воззрения Кота Мурра

― Так, так, сановный негодяй! ― говорил Крейслер. ― Держи крепче свою добычу в когтях, высокопоставленный хищник; но знай, здесь, в кустах, некто уже целится в тебя и сейчас подобьет твои блестящие крылья! Нет, несдобровать тебе и твоей охоте!

Тут принц взял Юлию под руку, и они направились к рыбачьей хижине. Но у самой хижины Крейслер появился из-за кустов, подошел к идущей паре и, отвесив принцу глубокий поклон, сказал:

― Чудесный вечер! Живительный воздух, освежающий аромат! Ваша светлость, должно быть, чувствуют себя как в прекрасном Неаполе!

― Кто вы такой, сударь? ― резко прервал его принц, но в ту же минуту Юлия высвободила свою руку и, приветливо протянув ее Крейслеру, воскликнула:

― Как хорошо, что вы снова здесь, милый Крейслер! Знаете ли вы, до чего я по вас соскучилась! Право, мама бранит меня за то, что я веду себя как капризный, невоспитанный ребенок, если вы нас хоть один день не навестите. Я могла бы заболеть с досады, если бы поверила, что вы пренебрегли мною и нашими занятиями.

― Ах! ― воскликнул принц, бросая ядовитые взгляды на Юлию и на Крейслера. ― Так вы ― monsieur de Krusel. Князь весьма благоприятно отзывался о вас!

― О, да будет благословен светлейший князь, ― подхватил Крейслер, и на лице его странно заиграли сотни морщин и складочек. ― Да будет он благословен за это, ибо теперь мне, быть может, удастся получить то, о чем я хотел умолять вашу светлость, а именно ваше милостивое покровительство. Я беру на себя смелость предполагать, что вы с первого взгляда подарили меня своей благосклонностью, ибо весьма оригинально соизволили мимоходом обозвать меня шутом гороховым, а поскольку только шуты гороховые горазды на всякие выдумки, то...

― Да вы большой забавник, ― перебил его принц.

― Нисколько, ― отвечал Крейслер, ― я, правда, люблю шутку, но только злую, а в такой шутке нет ничего забавного. В настоящее время я бы очень хотел поехать в Неаполь и записать на набережной несколько хороших рыбацких и бандитских песен ad usum delphini [87]. Вы как снисходительный покровитель искусств, милейший принц, быть может, не откажете мне в рекомендациях...

― Вы большой забавник, monsieur de Krusel, ― снова перебил его принц, ― это мне нравится, право, нравится, но сейчас я не стану мешать вашей прогулке. Adieu!

― О нет, ваша светлость, ― воскликнул Крейслер, ― я не могу упустить случая показаться вам в полном блеске. Не благоугодно ли вам войти в рыбачью хижину, там стоит маленькое фортепьяно, мадемуазель Юлия, вероятно, будет так добра спеть со мною дуэт!

― С превеликой радостью, ― воскликнула Юлия и крепко уцепилась за руку Крейслера.

Принц стиснул зубы и гордо проследовал вперед. Входя, Юлия шепнула Крейслеру на ухо:

― Крейслер! Что у вас за странное настроение!

― О боже, ― так же тихо ответил Крейслер, ― и ты безмятежно спишь, убаюканная обольстительной грезой, когда уже приближается змея, готовая убить тебя своим ядовитым жалом?

Юлия взглянула на него с величайшим изумлением. Крейслер обратился к ней до этого на «ты» только один раз, в минуту высокого музыкального вдохновения.

По окончании дуэта принц, который еще во время пения много раз порывался кричать «bravo, bravissimo», рассыпался в бурных изъявлениях восторга. Он покрывал руки Юлии пламенными поцелуями, клялся, что никогда еше пение не потрясало так всю его душу, и умолял Юлию позволить ему запечатлеть поцелуй на божественных устах, из которых лился нектар этих райских звуков. Юлия испуганно отступила назад. Крейслер встал перед принцем и начал:

― Всемилостивейший принц не соблаговолил порадовать меня ни единым словом похвалы, которую я надеялся наравне с мадемуазель Юлией заслужить как композитор и изрядный певец, из чего я заключаю, что мои ничтожные музыкальные познания производят недостаточно выгодное впечатление. Однако я также большой знаток в живописи и буду иметь честь показать вашей светлости миниатюрный портрет, изображающий особу, чья необыкновенная судьба и странный конец мне настолько известны, что я могу рассказать их всякому, кто пожелает меня выслушать.

― Несносный человек! ― пробормотал принц.

Тем временем Крейслер вытащил из кармана маленькую шкатулку, достал из нее миниатюрный портрет и протянул его принцу. Тот взглянул на портрет, и вся краска сбежала с его лица, глаза остановились, губы задрожали.

― Maledetto! [88] ― пробормотал он сквозь зубы и выбежал вон.

― Что это такое? ― вскрикнула в смертельном испуге Юлия. ― Ради всех святых, что это все значит? Скажите мне все, Крейслер!

― Вздор, ― отвечал Крейслер, ― веселые проказы, изгнание бесов! Взгляните, дорогая, какими огромными шагами, во всю прыть своих сиятельных ног бежит любезный принц! Боже мой! Он окончательно изменяет своей нежно идиллической натуре, даже не смотрит в озеро и не испытывает ни малейшего желания кормить лебедя, милый, добрый... дьявол!

― Крейслер, ― проговорила Юлия, ― ваш тон леденит мне душу, я чую недоброе, что произошло у вас с принцем?

Капельмейстер отошел от окна и, глубоко растроганный, посмотрел на Юлию, стоявшую перед ним, сложив руки и как бы моля доброго гения избавить ее от страха, вызывавшего на глаза слезы.

― Нет, ― сказал Крейслер, ― ни один враждебный и фальшивый звук не должен нарушать небесную гармонию, царящую в твоей душе, невинное дитя! Духи ада бродят по свету под обманчивой личиной, но над тобой они не имеют власти, и тебе должны остаться неведомы их черные дела! Успокойтесь, Юлия! Позвольте мне сохранить молчание, все уже позади!

Тут в хижину вошла сильно взволнованная Бенцон.

― Что случилось? Что случилось? ― воскликнула она. ― Принц как бешеный проносится мимо, даже не замечая меня. У самого дворца его встречает адъютант, они с жаром о чем-то между собою говорят, потом, насколько я понимаю, принц дает адъютанту какое-то очень важное поручение, потому что в то время как принц направляется во дворец, адъютант стремглав бежит в отведенный им павильон. Садовник сказал мне, что ты стояла с принцем на мостике; тогда, не знаю почему, меня охватило страшное предчувствие какого-то несчастья ― я побежала сюда; скажите, что же случилось?

Юлия рассказала все как бьшо.

― Тайны? ― резко спросила Бенцон, бросив на Крейслера пронизывающий взгляд.

― Почтеннейшая советница, ― ответил Крейслер, ― бывают минуты, положения, обстоятельства, когда, мне кажется, лучше держать язык за зубами, ибо стоит раскрыть рот, как понесешь околесицу, которая раздражает благоразумных людей!

И больше он не проронил ни слова, несмотря на то что Бенцон казалась оскорбленной его молчанием.