Валентин Маслюков - Побег

Дивей решился еще раз переспросить взглядом Золотинку, и стало ему тут совсем нехорошо — распрямившись, государыня отгородилась от него темным, клокочущим презрением.

В поисках выхода обернулся он тут на дверь — дверь и в самом деле приотворилась. Под действием взгляда Дивея, не иначе… Потому что возникший в проеме долговязый чин лишился последних сил, и трудно было заподозрить, что он причастен к такому чрезвычайному действию, как вмешательство в разговор царственных супругов.

— Государь! — объявил долговязый чин слабым голосом. — Тот человек, что был мертв, ожил и теперь отрицает, что он Поплева.

— Как это ожил? — вскрикнула Лжезолотинка. И быстро, с испугом поправилась: — Разве он утверждал прежде, что Поплева?

— Никак нет! — вытянулся чин. — Будучи вполне мертвым, не утверждал. Насколько можно понять, государыня, этот человек пострадал в пьяной драке в кабаке «Красавица долины». А тот человек, что его притащил, утверждает, что этот называл себя Поплевой. Но этот ожил и все отрицает. — И желто-зеленый чин выразил сожаление неизъяснимым, но вполне убедительным телодвижением.

— Понятно! — воскликнула Лжезолотинка с прорвавшейся злобой. — Гоните обоих в шею! Негодяй, которого притащили из харчевни — Ананья. Тот самый, из Рукосиловой дворни. Он представил себя Поплевой. Услышал, я разыскиваю названного отца, и выдал себя за Поплеву. Не знаю, на что рассчитывал.

— Простите, государыня, самое время кое-что объяснить, — с непринужденностью старательно владеющего собой человека вмешался Дивей. — Могу объяснить дальнейшее. Когда вы покинули харчевню «Красавица долины» — в гневе покинули! — и когда я уяснил, что случилось, я взял на себя смелость… короче, я велел своим людям хорошенько проучить наглеца. Как видно, они перестарались.

Лжезолотинка выслушала окольничего с настороженно неподвижным лицом и тотчас же обернулась к придворному чину:

— Гоните в шею! — повторила она.

Рыдания Лизаветы между тем, уже вполне внятные, придавали происходящему нечто лихорадочное. Припавши на грудь государя, девушка мочила слезами белую рубашку в разрезе полукафтана, то и дело задевала щеку Юлия объемистым жестким тюрбаном. Юлий принужден был держать голову на отлете и поглаживал не столько волосы, сколько более доступный ласке и утешению тюрбан. Однако, как ни мало он различал то, что попало под руку, ничего из происходящего вокруг не упускал:

— Подождите! Я хочу видеть этих людей.

— Это что? Назло мне? — воскликнула Лжезолотинка после заминки, которая понадобилась ей, чтобы решиться на ссору. — Назло? Это, в конце концов, утомительно!

Несколько резких, по-настоящему грубых слов, не сильно как будто отличных от всего, что было уже сказано, много на самом деле значили — загнанная в угол Зимка рвалась из пут своей и чужой лжи.

— Гоните бездельников в шею! — повторила Зимка, точно зная, что Юлий не стерпит.

— Приведите! — возразил он, страдальчески поморщившись.

— Если этот мерзавец переступит порог, я уйду! — топнула ногой Лжезолотинка.

Ответом ей были рыдания. Лизавета вздрагивала, давилась слезами, а Юлий, играя желваками, попеременно ее оглаживал и потискивал — так яростно и порывисто, что эти знаки расположения заставили наконец задуматься размякшую в слезах девушку: во всхлипах ее появилось нечто вроде недоумения.

Лжезолотинка, описав лихорадочный круг, опустилась на кожаный топчан, где раскинула подол серого с широкими золотыми прошвами платья. Рука ее подобралась вверх, зацепила случившийся на пути к горлу изумруд, и государыня уставилась на дверь в сдержанном возбуждении.

Ананья и в самом деле ожил. Его ввели кольчужники из караула, которых сопровождал все тот же придворный чин. Истерзанный и мятый, с мутным взором, оживший мертвец, кажется, с трудом разбирал представших ему персон. Раз приметивши Лжезолотинку, он больше в ту сторону и не глянул.

— Государь! — проговорил он, остановившись окончательно на Юлии. — Верно, вы меня помните. Мы встречались с вами — в охотничьем замке Екшене. При других обстоятельствах, конечно. — Последнее можно было бы не уточнять, теперешние обстоятельства напоминали о себе потрепанным обликом Ананьи; он криво держал голову, словно повредил шею и не мог ее распрямить.

— Отлично помню! — возразил Юлий, отстраняя от себя девушку; белая рубаха его и такой же шарфик остались в мокрых разводах.

— Я хотел бы поговорить с вами наедине.

Не чуя под собой ног, поднялась Зимка. Она поняла, что у нее есть несколько мгновение, чтобы решиться на поступок, потому что словами, никакими словами и ссорами ничего уже не поправишь. Невозможно было предугадать, что скажет этот готовый на все сморчок наедине с Юлием. Скорее всего, он скажет все.

— Хорошо, я уйду! — воскликнула Зимка с пафосом. — Раз так — я уйду! Оставляю на твое попечение эту… — недвусмысленный взгляд отметил потерянно вздыхающую Лизавету с заплаканными глазами. — Оставляю на твое попечение эту страдалицу. Уверена, ты сумеешь ее утешить. Не буду мешать! Да! А я сейчас же уеду! Ах, боже мой!.. Чего еще ждать?! Подальше, подальше… Куда угодно, только подальше! В Екшень, вот куда! Сейчас же! — Она не удержалась бросить взгляд на Ананью, но тот не выдал себя, по бескровному грязному лицу его нельзя было угадать, понял ли он значение этих роковых слов.

— Екшень далекий медвежий угол, — возразил Юлий с замечательным спокойствием. — Не взять ли тебе Дивея в охрану?

— Да! Дивей! — вспыхнула Лжезолотинка. — Мы уезжаем сейчас же! Идите за мной!

Подобрав подол, она кинулась было к двери, но лихорадочное вдохновение подсказало ей еще одну выходку — блестящее завершение всего трагического представления. Зимка метнулась к обморочно застывшей Лизавете. Несколько звонких оплеух вернули девушке румянец.

— Дрянь! Дрянь! Дрянь! — яростно повторяла Лжезолотинка, впадая в безнаказанное бешенство. Лизавета зашаталась от звонких частых ударов, и, едва государыня оставила девушку, та сделала несколько слабых шажочков назад, отыскивая кушетку. — Утешайся с ней! — крикнула Лжезолотинка.

Куда там утешаться! Впору было спасать, но даже этим никто не озаботился, хотя Юлий и Дивей глянули на подкошенную Лизавету с некоторой оторопью. Они позволили ей упасть. Мимо кушетки. Дивей кусал губы. Мгновение, другое… и третье он колебался, отчетливо понимая, в какую дурную передрягу попал. Потом поклонился государю, расшаркавшись по полному образцу, и твердой стопою последовал за яростно шуршащей шелками Золотинкой, — откинув увенчанную костром волос голову, она шагала вереницею поспешно распахнутых перед ней дверей.