Яна Алексеева - Охотящиеся в ночи

Хриплый стон, переходящий в вой, заставил меня вздрогнуть. Вцепившись в мои плечи, она забилась в судорогах, с неожиданной силой изгибаясь и раздирая ногтями кожу. Впрочем, царапиной больше, царапиной меньше…

Лишь бы тень, вслушивающаяся в душераздирающий крик, заставляющий резонировать каждой клеточкой тела, не атаковала. Я ее боюсь… И не представляю, что можно сделать с нереальным, ускользающим в бестелесность противником. Последовать за ним?

Крик девушки, изогнувшейся в мучительном усилии, перешел в неслышный людям диапазон. И этот звук прорвал странную зеленую сеть, сплетенную тенью. Разлетелись ошметки, оставляя на пыли расплывчатые кляксы и выжженные полосы. Где-то за гаражами завыли собаки, ярче и полнее налились льдистым огнем звезды, отблески фонарей упали на будто вырезанные из картона силуэты деревьев, душная южная ночь без остатка стерла подбирающийся все ближе холод.

И тень, недовольно передернувшись, отступила, растворяясь в отброшенном ближними кустами отпечатке сумрака.

Тяжким кулем осев в пыль рядом со скорчившейся в комок девушкой, я хрипло выдохнула. И что теперь? Как мне везет на неинициированных полукровок! Осторожно коснувшись спутанных окровавленных волос, лизнула кончики пальцев. Соленая горечь обожгла губы, прокатилась по телу, оставляя йодистый привкус. Ряска, что ли? Или тина? Не разберешь так, с ходу.

Кто такая ведьма Ирина, я поняла сразу в момент знакомства. Огонь — он и есть огонь. А эта… Недоуменно принюхавшись, я почуяла только панику и ступор. Сирена — по крайней мере, внешне похожа. И поет. Пела когда-то.

Я глянула в небо. Подмигнув, звезда скатилась вниз, рассыпавшись сотнями стеклянных осколков.

— Поднимайся, надо убираться отсюда. — Прокашлявшись, я взяла девушку под мышки и поставила на ноги. Та замерла, пошатываясь и тупо глядя в пространство расширенными глазами. Зрачки полностью перекрывали радужку, черные провалы глаз обдавали холодом, ледяные руки вяло висели вдоль боков, с губ белым облачком срывалось короткое, рваное дыхание. Она явно была в шоке.

Вдалеке завыла сигнализация. Правильно. Мы изрядно нашумели. Дернув незнакомку за руку, я убедилась, что та, по крайней мере, переставляет ноги.

— Пошли!

И поволокла ее за гаражи. Там вроде что-то заброшенное виднеется.

Проковыляв, оставляя в пыли кровавые следы, метров десять, я поняла, что так мы далеко не уйдем. Эх, где же Жером, у которого в каждом гараже по машине?! Севу что-то звонить не тянет. К тому же сотовый в квартире остался.

Взвалив девицу на плечо, я чуть не взвыла от боли: вся спина, похоже, утыкана осколками, да еще и глубоко.

Медленно протрусив вдоль гаражей до кирпичной развалюхи, от которой тянуло горячей, но затхлой водой, я коротко лающе взвыла. Прячущаяся у ограды стая собак встрепенулась. Я рявкнула, насилуя горло, и стая послушно рванула к месту, где недавно произошла стычка с тенью. Вытаптывать следы и вылизывать кровь. Большая черная псина, покружив рядом, попробовала куснуть меня за ногу, за что получила пинок и, коротко взвизгнув, отлетела к товаркам. Р-работай!

Я зла! Очень!

Покружив по дворовым закоулкам, вышла к ржавому забору. Оставив вялую девицу сползать вдоль столба, я, поднапрягшись, потянула один из прутьев. Скрипнув, он прогнулся. Ну вот, уже лучше. Сама-то перелезу, а эту что, перекидывать? Я пропихнула плотную увесистую тушку в щель и скользнула следом. Подняв с травы мягко шлепнувшуюся спутницу, я, пошатываясь, побрела в парк со своей ношей.

Парк?

Да. Деревья рядами, кусты. Трещиноватый, заросший асфальт дорожек. Полянки. Взгляд наткнулся на непонятный растопыренный силуэт. Только почти врубившись лбом в металл, поняла, что это. Самолет. Небольшой, серебристо-серый, со звездами на крыльях. Привалив девицу к спущенным шинам шасси, я присела рядом. Глянула в пустые, лишенные всякой мысли серо-голубые глаза и вздохнула.

— Ну, что делать будем? — спросила я у неба.

Небо, естественно, промолчало.

«Свет небесных костров снится мне…» — Разложив абсолютно бессознательный груз, собственноручно повешенный на шею, под крылом самолета, я присела рядом, напевая мрачноватую песенку: — «…что, несчастный герой, ты сделал с собою…»

Угу, я вот тоже… сделала. И куда мне эту красоту девать? Аккуратно ощупав руки-ноги-голову-ребра, убедилась, что обошлось без переломов. А у меня?

Царапины, синяки, порезы…

Мое платье! Мысленно рыкнув на некстати проснувшуюся жабу-модницу, скинула с себя обрывки наряда. И окунулась в муть изменения. Уй, больно! Осколки буквально выплюнуло из-под кожи, свежие раны почти затянулись, а лежащее у лап тело… Я даже присела от удивления. Тонкий легкий флер из смеси едва заметных ароматов выкристаллизовался в серо-серебристый, сияющий гранями множества бриллиантиков ледяной покров, второй кожей облегающий израненную девушку. Вместо крови — зеленое бутылочное стекло, жидкое, отбрасывающее в свете звезд холодные блики. Запахи в цвете? Впервые такое вижу.

Миг возвышенного созерцания нарушило бурчание. В животе. Моем. Примитивные инстинкты мгновенно вытеснили мысли о странном наследии. Оторвавшись от тщательного — носом к холодной коже — обследования странной девицы, я нырнула в темноту.

Безлюдный парк расцветился сотнями живых нитей. Которая из них сейчас — еда?

Короткая пробежка, прыжок — и вот на клыках уже хрустят косточки. Жертвой оказалась жилистая ворона, по неизвестной причине ночевавшая в низких кустах. Она даже каркнуть не успела, как лишилась головы. Первый голод ушел, затаившись в глубине волчьей натуры. Счистив с морды перья и зажевав горьковатый привкус дикой крови листочком тополя, я вернулась к девице.

Носом ткнулась в серебро, теплым шершавым языком прошлась по щекам незнакомки, снимая с царапин изумрудные капли. Ихор небесный растекся на языке пузырьками сладости, чуть приторной густой яблочной пастилой, холодящей горло мятой и хрупким перламутром морских раковин.

Выплывший из подсознания образ едва не заставил поперхнуться. Но я тяжело привалилась к горячему телу, распростертому на жесткой, колючей траве, и с урчанием принялась вылизывать. Так вкусно, вкусно, вкусно… Блаженно фыркая, проминала лапами грудь, ластилась всей шкурой, не оставляя без внимания ни единое местечко, ни один клочок кожи.

Тело подо мной неожиданно ожило, резко выгнулось. По мышцам пробежала дрожь, судорога скрутила короткую шею, руки заскребли по земле, ломая ногти. Я прижалась сильнее, с рыком прижимая к земле бьющуюся девушку. Спустя миг она расслабилась, обмякла и открыла глаза. В мутно-серых зрачках нарисовалось недоумение. По мере осознания девицей, кто на нее пялится сверху вниз, нависая мохнатой скалящейся мордой, на лице вырисовывалось сначала недовольство, затем опасение, потом… чистый, незамутненный ужас.