Марина Дяченко - Дикая энергия. Лана

— Потерял из-за тебя порцию, — бормочет жизнеед. — Придется выкинуть целенькой, как есть…

И бросается на меня, собираясь столкнуть в окно. Я ловлю его движение и, продлевая начатую врагом траекторию, перебрасываю черное тело через низкий подоконник. Он орет, пытаясь уцепиться за воздух. И через долю секунды скрывается в тумане.

После сотого этажа начинает попадаться мусор из разоренного гнезда: битая посуда, комки одежды. Обломки мебели.

Внутренний вход в гнездо Перепелки — люк — распахнут настежь.

Я вхожу.

Все окна разбиты. Следы погрома занесены пылью. Ржавые катушки, сгнившие тросы, сломанные крылья. Продавленный диван опрокинут. Жестяной бак лежит на боку. Тут сражались.

Я стою посреди этого погрома, опустив руки. И думаю только об одном: ведь я не сказала ему ни слова! Ни слова о диких, ни слова о башнях!

И все равно твердо знаю, что это — из-за меня. Из-за той вспышки прожекторов в «Сорванной крыше». Или из-за моего прыжка с канатки — в снег. Или из-за нашей атаки на Завод…

Неужели их всех отправили на Завод?!

Долгую минуту стою в проеме балконной двери без балкона. Той самой, с надписью «Добро пожаловать». Внизу — едва различимый в тумане серый город. Напротив — другой небоскреб, на его вершине соседнее гнездо. Даже сквозь туман видны пятна черной копоти вокруг каждого окна: там, внутри, наверное, все сгорело дотла…

В эту минуту я близка к смерти, как никогда. Я не хочу жить. Я решила прыгнуть.

Меня спасает, как ни странно, воспоминание о Хозяине. «Человек дикой энергии никогда не покончит с собой от отчаяния…»

Я не брошу свою жизнь вот так, на ветер. Я отлично знаю, для чего она мне нужна.

Энергетический час пережидаю за вывеской большого кафе.

Сначала улицы пустеют. Луч фары последнего велосипедиста скользит по вывеске, заставляя ее светиться белым. Слышу, как человек дышит — он спешит, он опаздывает, он почти в отчаянии…

И становится темно и тихо на долгих пять минут. А потом начинают бить городские часы. Их удары вязнут в тумане: бом-м… бом-м… Унылый, цепенящий ритм.

Потом несколько секунд ничего не слышно…

И над вывеской, прямо надо мной, распахивается окно, и сильный мужской голос, бас, запевает песню. Поет замечательно. Страстно. В голосе звучит радость жизни — этой радости хватит ему на несколько часов. А жизни — худо-бедно — до следующей полуночи. Но сейчас он живет и дышит полной грудью.

Улицы наполняются народом. Всем хорошо. Все друг друга любят. Катятся роллеры на коньках. У многих — светящиеся волосы, почти у всех девушек — светящаяся косметика, у парней горят татуировки на голых руках. Вспыхивают отражатели на одежде. Парни и девушки целуются. У них горят глаза, но не от счастья, а от фосфоресцирующих капель под названием «ночной взгляд»…

Я сижу за вывеской и думаю: может, это частичка глухонемого Лешки досталась только что этим людям? Или маленького сына Перепелки? У мальчишки-то дикой энергии было хоть отбавляй… желания жить… мужества… на всю жизнь. На всю жизнь, которую он не прожил…

Вытираю слезы тыльной стороной ладони. На самом деле, кто мне сказал, что их отправили на Завод? Может, я сумею их отбить?

Я храбрюсь. Бужу в себе надежду. Хотя умом понимаю: гнездо Перепелки было разорено несколько месяцев тому назад. Может быть, еще тогда, когда я была Царь-матерью трех родов и любила Ярого.

Витрина магазина Римуса уставлена манекенами в разноцветной одежде. Я сбиваюсь с шага. Может, это другая улица?

Нет, адрес тот же. И двери те же. Я узнаю даже дверные ручки.

В магазине душно, пахнет пылью и косметикой. Из-за строя манекенов выбирается женщина лет тридцати: при виде меня профессиональная улыбка слетает с ее губ.

— Девушка, вы ошиблись магазином. Вы здесь ничего не купите.

— Мне и не надо. — Я слишком устала, чтобы обижаться. — Я ищу прежнего владельца магазина. Его звали Римус. Он торговал барабанами.

— Барабанами? — Она играет удивление, хотя отлично знает, о чем речь. — Секундочку…

Она снова ныряет за спины манекенов. Я оглядываюсь. Здесь все как при Римусе, даже полки остались. Только теперь на них сложены стопками цветные тряпки. А там, где стояла барабанная установка, толпятся манекены… вернее, стоят плечом к плечу. В их пластмассовых улыбках чудится что-то зловещее.

— Как вас зовут? — спрашивает продавщица, невидимая за спинами искусственных людей.

— Меня? Лана, — отвечаю рассеянно. — Я ищу Римуса…

И только сейчас, услышав и собственное имя, и имя моего друга, понимаю, откуда чувство опасности. Женщина выныривает из-за манекенов, снова улыбается, но я не смотрю на нее — кидаюсь к двери.

Поздно.

Все повторяется, как в страшном сне. Как тогда в аптеке, когда покупала лекарство для сына Перепелки. В дверях стоят двое. Смотрят на меня в упор. Еще один неторопливо выходит из подсобки, цепляя манекены.

Прикрываю глаза. Смерть не дышит в затылок — им приказано брать меня живой. Ну что же…

Двое у двери только начинают движение, их ритмы замедленны. Тот, что вышел из подсобки, идет не как боец — как охотник. Его примитивный ритм немного скрашивают гулкие пластмассовые манекены, полые изнутри: в падении они толкают друг друга, получается дружный нарастающий грохот.

Я припадаю к полу и проворачиваюсь вокруг своей оси, как жернов, — подсекаю того, что был за спиной. Один из тех, что у двери, вскидывает руку с разрядником — слишком медленно. Разрядник улетает в угол. Орет продавщица — именно орет: для нее происходящее выглядит дико, кошмарно, будто я превратилась в смерч посреди магазина.

Обезоруженный полицейский поскальзывается на какой-то тряпке и падает. Валится манекен. Отлетает кудрявая, улыбающаяся голова, красиво катится, подпрыгивая, — в этом движении есть стиль, есть ритм.

Третий по-прежнему стоит в дверях. Жду, когда он кинется, но он остается на месте. Проходит секунда. У меня еще есть время, но очень-очень мало… Он вытягивает губы, будто дразнится, что хочет меня поцеловать. Изо рта у него — из трубки — вылетает тоненькая иголка и вонзается мне в щеку.

Это парализатор.

Подкашиваются колени, но я еще стою; круша стекло, кидаюсь в витрину. Ноги еще держат… с каждой секундой слабеют… в дожде стеклянных брызг вылетаю на улицу, заворачиваю за угол…

И падаю.

Он подбирает меня и, нимало не заботясь о раненых товарищах, грузит в полицейскую машину. Сам садится на педали. Нажимает что есть силы, дергает шнурок сирены, дикий вой раздается над улицами, по которым мы едем. Люди шарахаются с дороги. Едет полиция, везет важную добычу!