Евгений Немец - Корень мандрагоры

– Мара, черт тебя дери! Что ты со мной сделал?! – хрипел я и знал, что он мне ответит.

– Держись, парень. Все в порядке. Огня нет, он у тебя в голо–ве, и только там. Ты должен с ним справиться. Ты должен его потушить!

Меня выгнуло коромыслом, я сжал зубы, чтобы рычащий зверь, мечущийся внутри меня, не вырвался наружу. Я пытался обуздать его и не понимал, зачем мне это нужно. Мара удержи–вал меня за плечи, его глаза вернули себе голубой отблеск, они смотрели мне в лицо, но я видел этот портрет так, словно вспо–минал фотографию, его лицо смазывалось, как будто он с не–вероятной скоростью мотал головой. Но Мара был неподвижен, какая-то часть сознания убеждала меня в этом, – это моя голо–ва моталась из стороны в сторону. У меня внутри по-прежнему что-то металось, рвало зубами стенки желудка, царапало лег–кие, и я уже не сомневался, что это что-то – живое. И когда я это понял, я собрал все силы, заставил себя замереть и спро–сил: «Кто… ты?»

– Это я, Мара! Ты меня не узнаешь?!

– Кто?! Ты?!

Звук, режущий слух, рвущий сознание, был мне ответом. Но я различил в нем первый слог – Аль…

– Что?! Что?! Что Аль?.. Кто ты?!

– А-а-а-а-а-ль… – хрипело, свистело, ныло в ответ. Казалось, что остальные слоги проглатываются, теряются в вое и скреже–те крика.

– Что?! Что?! Что ты видишь?! – кричал Мара, но я не обра–щал на него внимания.

– Как?! Как тебя зовут?!

– Гвоздь, смотри на меня! Смотри на меня!

– А-а-а-а-а-а-л-е-е-е-е-е-е-ф-ф-ф!..

– Он, это… умирает? – Где-то на периферии восприятия мель–кнуло побелевшее лицо Кислого.

Крик метался во мне и требовал выхода. С каждым мгнове–нием он набирал обороты, распадался на визжащие обертоны, и мне казалось, что в уши мне вливают расплавленный свинец. И тогда я вдруг понял, что этот крик – крик мандрагоры. Это кричит и требует выхода ее смерть. Я открыл рот и попытался вытолкнуть этот крик из себя, и… ни один звук не слетел с моих губ. Крик оставался внутри, ему нужен был другой путь, он не мог просто выйти в пространство и раствориться в нем. Я про–шептал:

– Как?! Как тебя отпустить?!

– Гвоздь, смотри на меня! Смотри на меня!

– Ш-ш-ш-ш-и-ы-ы-ы-ы-з-с-с-н-н-ь… – прошипело в моей го–лове.

«Мандрагора кричит, когда ее вырываешь из земли…», «она требует чью-то жизнь взамен своей смерти…», «привязать со–баку и кинуть ей мясо… » И тут я все понял. Члены уравнения стали на свои места, и формула дала ответ. Нужна была жерт–ва. Мандрагора умирала и требовала взамен чью-то жизнь.

Нужен был пес. Я повернул голову и посмотрел на Кислого, тот попятился.

Мара отлетел от меня, словно ядро от катапульты. Я взмыл в воздух и в одну секунду настиг собаку. Мои пальцы легли ему на шею. Крик мандрагоры потек по моим рукам и впился псу в глот–ку. Пес взвыл и замолотил лапами, но я не чувствовал ударов, смерть растения выходила из меня и должна была выйти пол–ностью. Боковым зрением я наблюдал, как вскочил Мара и бро–сился в нашу сторону. Мара, несчастный философ, в последний момент ужаснувшийся своего же детища… В это мгновение с неба упал мой беркут, промелькнув перед самым его лицом. Мара шарахнулся в сторону и наступил на змею. Первый укус пришелся ему в ногу. Мара вскрикнул и упал на колени, второй удар гюрза нанесла в шею.

Мара хрипел и катался по земле. Пес больше не шевелился, последняя капля крика вышла из меня и впиталась в него. Мое тело успокоилось, мышцы снова были мне подвластны, рвот–ные спазмы прошли, только дышать все еще было трудно.

Я выпустил тело из рук, поднялся. Кислый, вобравший крик мандрагоры, был похож на древесный корень – он был бел и скрючен. Наш прозорливый философ оказался прав: в спектак–ле Мары Кислый сыграл свою важную, хоть и второстепенную, роль. Я отвернулся, отныне Кислого не существовало. Пес жил –пес умер. Ни печали, ни сожалений.

Мир горел и рушился, и было необходимо это остановить. Я подошел к Маре, присел возле него. Он был парализован, но все еще жив. Его шея распухла, щеки и лоб покрывали красные пятна, голубые глаза подернула дымка, но они смотрели на меня, и в них жило сознание. Я видел свои мысли со стороны, они походили на медлительных огненных рыб, – они горели и чадили копотью. Я приблизил одну из них и внимательно рас–смотрел – мысль гласила, что Мара не первый, кого убивает собственное мировоззрение… Я достал из его кармана пять пластинок корня, бросил их в рот и начал жевать. Мара, собрав последние силы, едва заметно расщепил губы и прошептал:

– Кто… ты?

– Алеф, – прозвучал мой ответ, который я не очень и пони–мал.

Мара смотрел на меня с ужасом, и я видел, как этот ужас ра–стекается в его груди чернилами, забивает поры легких. Его ды–хание становилось все прерывистей, глаза мутнели. Через мгно–вение он захрипел, изо рта пошла розовая пена. Мара выгнулся дугой, потом расслабился и замер. Змея заползла ему на грудь и обратила ко мне свой взор. Беркут парил над головой. Я кив–нул им и перевел взгляд на горизонт. По холмам текла огнен–ная лава, небо колыхалось в оранжевом и алом.

Я закрыл глаза и направил взгляд внутрь себя. Растение ушло вместе с криком, но следы его пребывания были неизгладимы. Я видел мир, с которого содрали кожу. Я видел себя, выверну–того наизнанку. Мы соприкасались друг с другом оголенными нервами. Я был наг перед Вселенной, а она не считала меня безобидным младенцем. Вселенная превратилась в сумасшед–шую звезду, решившую покончить со своими детьми. Если до этого я чувствовал жар, то сейчас я слышал, как трещат, пожи–раемые пламенем, мои кости, как закипает мозг и лопается кожа.

У меня подкосились ноги, я упал на спину. Но земля не оста–новила меня. Я, словно раскаленный клинок, погружающийся в воск, опускался сквозь податливый грунт все ниже и ниже. Земля не давала прохладу, она забирала мою энергию, но во мне ее было так много, что планета была неспособна вобрать ее всю. Я видел перед собой прямоугольник кровавого неба, он удалялся, и его заволакивала оранжевая муть. Я вдруг осоз–нал, что место, куда я стремлюсь – центр планеты, самое пек–ло. И если я его достигну, смогу ли вернуться назад?.. Я собрал все силы и, хрипя, вскинул руки, ухватился за края своей моги–лы и рывком вытащил себя на поверхность.

Вокруг стояла огненная стена. Куда бы я ни смотрел, везде было только пламя. Я поднес к лицу ладони, они обугливались. Я попытался сжать кисть и услышал хруст ломающихся пере–сушенных пальцев. Я понимал, что если ничего не сделать, от меня останется горстка черного пепла. Пламя целенаправлен–но убивало меня, и я должен был спастись. И тогда я собрал в легких всю свою злость и волю к жизни и исторг этот сгусток в мир. Я орал всего одно слово, орал его так, словно оно и есть имя всему сущему, словно я призываю исполинов Аида слу–жить мне и даже мысли не допускаю, что они могут не подчи–ниться: