Оксана Демченко - Мир в подарок

Он всегда считал неизлечимо ущербными тех, кто возвышался в собственных глазах, унижая слабых и подневольных. Разве важно, сколько при рождении досталось денег и власти? Счастливым они не сделают, одна морока — охраняй, приумножай, следуй фамильному предназначению. Самый несвободный по рождению — князь, его судьба предрешена еще до появления на свет: круг знакомств, дозволенные друзья детства, стиль общения, будущая жена… Золотой ошейник, который не снять. И злобные, завистливые убожества, стремящиеся ограничить себя не меньше князя — в выборе друзей, дома, слуг, вкусов. Таким хочется нацепить ошейники и на чужие шеи, чтоб получить хоть иллюзию свободы и напиться досыта ядом власти.

Он пытался примириться с неизбежностью своего положения, но смотреть, как они унижают беззащитную, доверчивую и удивительно смелую малышку Митэ… В «Радостях ночи» он трижды лишь за последние полгода разбирался с клиентами, сально глянувшими на иллу. Один упал неудачно, виском на камень, второго конь лягнул, у третьего отказало сердце. Все вполне достоверно, Най этому давно научился, опыт имелся богатый. Он порой пытался поискать в глубине души то, что безнадежно добрая и тихая Карис звала «тяжестью содеянного», опасаясь за его сон и покой.

Не нашел. Разве то были люди? Обидевший ребенка жить не должен.

Тяжестью давило знание, что названую сестру он никак не убережет, и все равно надо без надежды пытаться. Хоть ее. Наири недовольно нахмурился, припоминая метнувшуюся мимо девочку в разодранной рубахе. Повезло им встретить Тин в этот именно вечер. Маме иллы он в свое время ничем не помог.

Если не считать гибели кровного отца Митэ.

Ублюдок вернулся, заподозрив дар у дочери. Скорее даже, решил проверить из самомнения: его ребенок должен быть особенным. Хозяин Ная был в веселом доме, где держали Карис, а араг — он тогда изображал полное подчинение, готовя очередной побег — на темном дворе при конях.

Илла приехал один и спешился рядом, он довольно ухмылялся, почуяв дар. Может его, Ная? А может и Митэ, Тин права, у девочки явный талант. Красивый был ублюдок, дочь на него внешне сильно похожа. И еще этот странный багровый оттенок на волосах, редкий признак илла, живших на берегу южного океана. Окаянный уже открыл рот, чтобы позвать слуг, да так и умер со смятым горлом и сломанной шеей.

Наири с тех пор знал, что убить тварь можно, если действовать достаточно быстро.

Даже ожогов не получил, по которым обычно сразу находят убийцу. Позже, когда становилось совсем худо, он вспоминал ту ночь и радовался своему знанию. И тому, что его так и не поймали. Хозяин развлекался до утра, араг успел давно припасенным подобием ключа отомкнуть свою цепь и основательно упрятать тело, — через две недели лишь нашли, на другом конце города. А коня он вернул к коновязи у казарм храмовников, там еще позже разобрались. Лошади-то храмом были закуплены на Дарс все одной масти, темно-рыжие, седла и сбруя казенные.

Почти месяц городские жрецы и храмовники, так и не объявившие о происшествии, — ведь окаянного нельзя так просто уничтожить, это подрывает страх, — искали убийцу без шума, но основательно. Но город шептался, такое не спрячешь. Най узнал об этом, наверное, последним в Дарсе, он сперва в беспамятстве лежал на центральной площади со спущенной и просоленной в очередной раз за неудачный побег шкурой, потом голодал в тесной клетке, а Карис его почти каждый день кормила. Ее били за отлучки, но робкая танцовщица все равно носила еду. И как-то виновато прятала свежие синяки. Она всех жалела, кроме себя. Но об этом он брусу не станет рассказывать.

Араг скосил взгляд на юного упрямца. Толковых мыслей от спутника Наири не ждал, но на более спокойное и содержательное продолжение разговора рассчитывал. Хотел понять причины, толкнувшие мальчишку на длинный и безнадежный переход по пустыне.

Такое редкое упорство заслуживает внимания.

— Я не могу вернуться, — наконец тяжело выдохнул брус. — Меня смотрители не забрали два года назад, болел, сочли бесполезным. А вот Лиасу увезли в начале лета. Говорили ей, что лучше смерть, но только это одни слова. Разве на нее можно руку поднять? Старики сказали, Саймир, ты здоровый, по осени выбери другую, твоя Лиаса умерла. Надо семьей жить, род продолжать. Тогда я ушел.

— Тебе не нужна другая? — улыбнулся араг. — Почему ее забрали летом?

— Дар. Окаянные сказали — очень яркий. Она вообще удивительная. Такая ясная, светлая, к ней душа тянется. И очень красивая.

— Плохо. Врать не стану, хуже некуда. Девочку повезли наверняка в столицу, может, даже к черной княжне. В Карне страшнее Катан-жи нет зверя.

— Что они сделают? — губы дернулись болезненно. — Заклеймят и в клетку?

— Она светловолосая?

— У Лиасы волосы цвета степного молока, нагулянного на полыни, — улыбнулся парень, наконец дернув вверх уголки губ. — Тепло-белые с таким ясным блеском — вроде даже голубоватым. А что, это важно? Необычные волосы, я думал, найти ее легко будет.

— Считай, всех красивых беловолосых брус и арагни в столице забирает один перекупщик, — неохотно пояснил Най, все больше жалея о начатом разговоре. — Это, конечно, только слухи. Больше о них никто ничего не знает. Правда, опять же ползут сплетни…

— Говори, я и так уже все самое страшное передумал, — кивнул парень. — Два месяца с лишним прошло, разное могло случиться.

— Младший княжич без ума от блондинок. Для него половина придворных девиц осветлилась. Говорят еще, сестра его любит все держать под контролем и конкуренток в управлении своим глупым родичем не терпит. Именно она, по слухам, снабжает Го рабынями и подогревает его странные наклонности.

— Странные?

— Я был недолго у купца, который торговал дорогими женщинами для знати. Старая илла им убирала волосы и красила лица. Она служила много лет во дворце и рассказывала мне раз шепотом, что в покоях Го иногда страшно кричат ночами, а утром немые рабы его сестры затирают кровь. — Най торопливо продолжил, заметив посеревшие губы спутника. — У твоей невесты дар, ее не убьют. Если слухи правдивы, ее, возможно, лишат языка. Но жить будет.

— Правдивы, — брус ответил почти неслышно. — Я не смог спать пять ночей назад, впал в тупое оцепенение и почудилась такая жуть беспросветная… Лиа все звала, ей было больно, страшно. Невозможно плохо. Я и раньше слышал ее голос во сне, но никогда не испытывал беспросветного отчаяния. А потом стало темно, пусто и тихо.

Или она умерла, или не хочет жить.

Най устало стер с лица песок, брошенный ветром, заодно прогоняя и тени прошлого, так навязчиво преследующие его сегодня.