Марина Ефиминюк - Берегиня Иансы

Уже на рассвете мы добрались до деревенских выпасов. На краю большого заливного луга стояла пастушья заимка, в таких ночуют, когда далеко стада заводят. Крыше, даже такой ветхой, обрадовались все.

Внутри стояли топчан и лавка. Под потолком на перекрытиях нашлась пыльная ветошь, которую мы постелили на земляной пол для мужчин. Пахло старостью и плесенью. Дарье уступили широкую лавку, мы же с Алей улеглись на топчане, подложив под голову одну лишнюю рубаху. Страх Божий, подобно летучей мыши, свесился вниз головой и прикрылся от дневного света крыльями, как плащом. Тоненький крысиный хвостик игриво обвивал балку и изредка постукивал по ней. Через некоторое время домик заполнило сопение и храп. Еще десять минут назад умиравшая от желания заснуть, я привычно лежала с открытыми глазами и пялилась на хлипкую дверь. Через щели между потемневших от влаги досок стали пробиваться первые солнечные лучи, которые еще сильнее выпячивали царившую вокруг убогость.

Тихий шорох за хлипкими старыми стенами заставил мое сердце тревожно сжаться. Непонятное шелестение словно бы трущихся чешуек бросило в пот. В ушах со страху зазвенело, а в висках застучала кровь.

Я осторожно поднялась, на цыпочках перешагнула спящих на полу мужчин. Дверь открылась с деликатным скрипом, будто бы боялась разбудить моих спутников. За лесом на небосводе пробивались оранжевые солнечные полосы. Луг медленно очухивался ото сна, наполняясь суматошной жизнью. В чуть приоткрытую дверь выпорхнул любопытствующий Страх Божий и уселся мне на плечо, по-хозяйски обняв за шею.

Мне было очень страшно оборачиваться. От переполнявшего меня ужаса на глазах выступили слезы. Кажется, что даже в замке Мальи, когда слепая ведьма едва не обнаружила меня в узкой нише, паника была слабее. Тот, кто ждал меня, шевельнулся, наполнив предрассветную тишь неясным перекатом. Глубоко вздохнув, я резко крутанулась на каблуках.

Удивительно, но дракон был похож на Степана Тусанина. В безобразной вытянутой морде, покрытой миллиардами крохотных сероватых чешуек, проступали неясные знакомые черты. И это показалось мне диким. Чем-то странным и ужасающим.

Чудовище, словно бы стесняясь, переступало с лапы на лапу. Потом оно раззявило пасть, демонстрируя черную глотку, приготовившись завыть.

– Тихо! – приказала я, прижав палец к губам.

Дракон немедленно подчинился. Съежился и – невероятно – вдруг показался сконфуженным. Болотный бес вытянулся, схватившись за мои волосы, и принюхался к крылатому незнакомцу. Последний ему явно не понравился, а потому Страх недовольно тявкнул. И прежде чем он громко и раскатисто забрехал, я зажала ему челюсти. Вместо лая вышел странный чих, удививший и дракона, и самого демона.

Я же молила об одном – чтобы никто сейчас не вышел из сараюшки. Незачем им все это видеть.

Слова Верховной перестали быть загадкой. «Хранители пред тобой как на ладони. Невиданный пир – выбирай любого, и его дракон станет твоим. Одного, второго, третьего, пока своего не найдешь».

Убив Степана, я отобрала его душу – древнюю крылатую тварь. И теперь вот она, передо мной, жаждущая умереть, лишь бы уйти вслед за своим Хранителем, но она не в силах сделать этого.

В желтых глазах чудища горела ненависть.

Жестокая магия у Хранителей. Они даруют человеку силу убивать и отбирать их душу – дракона. Для чего? Чтобы сохранить Иансу? А так ли это?

Возможно, мне только кажется, но смысл заклинания гораздо глубже и страшнее. Ведь выходит, Ловец Душ противоречит самому главному правилу войны– пожертвуй малым, чтобы потом забрать большое. Он с самого начала сломал сотни судеб, как людей, так и Хранителей. И мою тоже. Сломал. Разнес вдребезги. Да только все жертвы оказались напрасными – скрытая деревня все равно погибла. А вместе с ней умер и кусочек меня самой. Весь мир теперь охотится за Берегиней Иансы только ради того, чтобы перед кем-то другим встал дракон и низко склонил голову. Безумие, право слово. Мир безумен, а мы – главные сумасшедшие в нем.

Я протянула руку. Чудовище дернулось, готовое отскочить. Длинный хвост прошел всего в локте от стены сараюшки. Внутри у меня екнуло: один удар– и подгнившее от дождей строение разлетится в щепки.

Но катастрофа случилась не из-за дракона. Из пролеска медленно, будто дрейфующие по тихим волнам, выплывали понурые буренки, а следом за ними показался и пастух – невысокий мужичишка с длинным, свернутым тугим кольцом кнутом. На его вихрастой немытой башке был лихо заломлен грязный потрепанный картуз. Пастух остановился напротив нас всего в каких-то пяти саженях. На небритом, темном от загара лице отразилось недоумение. У него никак не выходило осознать увиденное. Только когда в слезящихся голубых глазах появился отблеск ужаса, сначала легкого, а потом дикого, и затряслась жиденькая бороденка, я почувствовала, что несчастный через секунду завопит на всю округу.

Уставившись прямо на него тяжелым яснооким взглядом, проникающим под самую кожу, я приложила палец к губам и тихо кивнула, предлагая убраться обратно в лес. Мужика как корова языком слизала, а из-за кустов раздался громкий свист, зовущий буренок. Дракон, испуганный резким звуком, словно кошка, выгнул шею и недовольно зашипел, а потом взмахнул крыльями, мощным воздушным потоком выдрав травинки, и взмыл в небо, едва не сбив меня с ног.

Он долго набирался сил, чтобы засвидетельствовать свое присутствие (язык не поворачивается сказать – почтение), но даже тогда я почувствовала в нем глубокую и абсолютную ненависть к себе.

– Наталья, вставай!

– Что? – Я подскочила, ударилась локтем о стену так, что пробрало до самого плеча.

Голова гудела, глаза слипались. Бородатый Савков, склонившийся надо мной, проплыл перед мутным взором и исчез в темноте.

– Наталья! – Он грубо тряхнул меня за плечо.

Я через силу села, плохо понимая, где нахожусь, и воззрилась на колдуна. Внутри родилось раздражение.

– Идти пора, – пояснил он и указал на дверь.

Хлюпнув носом от холода, я мелко закивала. Тело ломило, и тянуло обратно на жесткий топчан.

Мои попутчики, уже готовые продолжить путь, ждали лишь меня. Аля быстро и ловко заплетала косу, пытаясь пальцами вместо расчески пригладить волосы. Дарья широко зевала, завязывая тонкие шнурки-веревочки на туфлях с заметно сбитыми острыми носами. Денис, скрутив папироску, с наслаждением затягивался табачным дымом, раздувая щеки, и выпускал огромное сизое облако. Пахло табаком, сыростью и крепким мужским духом.

– Послушайте, – язык у меня плохо слушался и заплетался, – вам не приходило в голову, что пешком мы еще не скоро доберемся до Истоминского?

Нога затекла со страшной силой, и, казалось, ее колют тысячью иголок.