Александр Бушков - Колдунья

– Я, конечно… – видно было, впрочем, что Топорков не в особенном восторге от просьбы, чего, как офицер и дворянин, старался не показать. – Он остановится у Вязинского?

– Не совсем… Пожалуй, нет, – сказала Ольга. – Юноша гордый и самолюбивый, не желает поселяться у богатого дальнего родственника… Он будет снимать домик на Васильевском.

– А можно ли узнать, он в статской службе? В военной? Или вообще не служит пока?

– Он – корнет Белавинского гусарского полка, – сказала Ольга торопливо.

Топорков моментально переменился, теперь на лице у него были искреннее любопытство и радость:

– Гусар? Ну, конечно, Белавинский гусарский – армейская кавалерия, да и расквартирован в жуткой дыре, где-то под Одессой, кажется… Но все равно, гусар есть гусар, это совершенно меняет дело! Каюсь, Ольга Ивановна, я поначалу испугался, что родственничек ваш из статских, а то и, не приведи господь, из студентов… Студентов я, признаться, опасаюсь, очень уж они своеобразны, нашему брату с ними тягостно – как пойдут рассуждать о высоких материях, в которых приличный гусар ничего не смыслит… Корнет, говорите? Белавинец? Ну, это совсем другое дело! Честью клянусь, что незамедлительно возьму юношу под пристальную опеку и не хуже отца родного помогу освоиться в Петербурге! За мной он будет, как за каменной стеной, не сомневайтесь!

– Милый Василий Денисович, я в вас и не сомневалась нисколечко… – сказала Ольга, а затем с искусством, присущим исключительно прекрасному полу, в несколько секунд сменила на лице полдюжины разнообразнейших выражений, от робости и смущения до умоляющей просьбы. – И еще одно… Мне бы очень хотелось, чтобы существование моего кузена и само его пребывание в Петербурге остались тайной для всех, в первую очередь для князя Вязинского. Иными словами, никто не должен связывать его со мной…

Внимательно посмотрев на нее, Топорков воскликнул с большим воодушевлением:

– Ах, вот как! Будьте покойны, Ольга Ивановна, гусары – народ сообразительный, и растолковывать дважды им не нужно… – он состроил ухарскую физиономию и подмигнул с глубокомысленным видом. – Совершеннейшая тайна! Ни одна живая душа… Можете на меня положиться!

Ольга обворожительно ему улыбнулась и отошла в глубь зала – увидела, что Бригадирша делает ей недвусмысленные знаки, прося подойти.

– Душа моя, – сказала старуха, кивая на свою соседку. – Вот тут Пелагея Саввишна хотела у тебя спросить…

Помянутая Пелагея Саввишна была особой крайне властного облика, с заметными черными усиками под носом и пронзительным взглядом, под которым всякий заранее чувствовал себя неловко, начиная за собой подозревать разнообразнейшие забытые прегрешения.

– Понимаете ли, милочка… – сказала старуха густым, почти мужским басом. – Я вот к вам приглядываюсь-приглядываюсь и все более убеждаюсь, что ошибки быть не может… Не удовлетворите ли любопытство?

– Извольте, – сказала Ольга выжидательно.

– Не расскажете ли, как к вам попали эти серьги и браслеты? Чем больше смотрю, тем яснее, что они – те самые…

Ольга нашлась моментально:

– Я их вчера приобрела в ювелирной лавке на Моховой. Знаете, одна из тех лавчонок, что служат еще и ломбардами… Хозяин, по-моему, совершеннейший прохвост, но камни, сдается мне, настоящие…

– Еще бы, – сказала Пелагея Саввишна. – Доподлинные персидские рубины. Второго такого гарнитура, пожалуй что, и нет, потому что француз Жакоб, который его мастерил, уже через полгода совершенно по-русски помер от водки, а прежде он таких вещей тоже не делал…

– Значит, вы их знаете?

– Ну еще бы, – пробасила старуха. – Мне ли их не знать, если батюшка мне их отдал в приданое за первым мужем, не к ночи будь помянут… Вы, милая, не огорчайтесь, вы, понятное дело, тут совершенно ни при чем, и я на драгоценности, не подумайте, не претендую. Зачем, коли вы их честно купили у мошенника-ювелира, а может, и не мошенника вовсе. Он-то тоже наверняка ни при чем. Слишком много лет прошло… Это, изволишь ли знать, мой первый муженек, когда окончательно запутался в картах да в векселях, прихватил все золотые безделушки, что в доме нашлись, а заодно и все мои драгоценности, да исчез так надежно, что последние сорок лет о нем не было ни слуху, ни духу. А теперь, вишь ты, всплыло кой-что… Интересно только, где все это время пролежало. Единственное, во что я не верю – что муженек, чтоб ему на том свете на мосту провалиться, жив-здоров и сам все это ростовщику продал. Во-первых, при его замашках и образе жизни ни за что бы не прожил сорок лет, а во-вторых, не стал бы драгоценности сии сорок лет беречь. За первым углом, наверное, и спустил, прощелыга…

Где пролежали все это время драгоценности, Ольга, конечно же, не собиралась рассказывать – ни к чему. Не колеблясь, вынула из ушей серьги, сняла браслеты и протянула суровой старухе.

– Возьмите, Пелагея Саввишна, и не спорьте. Мне они обошлись в сущий пустяк, а для вас это как-никак фамильное…

– Ох, да что ж ты, право, я ведь и не требую ничего такого… – отнекивалась старуха.

Правда, исключительно для виду: Ольга прекрасно рассмотрела, как загорелись у нее глаза, едва драгоценности оказались на ее сухой, сморщенной ладони, как глаза уставились в невозвратное прошлое, а лицо словно бы помолодело чуточку. И она вдруг поняла, что эта костлявая мужеподобная старуха, никаких сомнений, в молодости была очень красива…

– Ну, спасибо, душа моя, коли так, – сказала старуха, любуясь рубинами с отрешенной улыбкой. – Уважила великодушно… Считай, что я теперь твоя должница на всю оставшуюся жизнь… Хотя сколько мне осталось этой жизни, если подумать… Так что, если будут какие нужды, просьбы и неотложные дела, поторопись. Где найти графиню Закремскую, тебе всякий покажет…

Ольга посмотрела на нее с неподдельным интересом: оказывается, это и была легендарная графиня Закремская, звезда екатерининского царствования, причина несказанного множества дуэлей и сумасбродств…

И еще подумала, что впредь с драгоценностями из клада нужно обращаться осторожнее: поскольку все они, наперечет, достались закопавшему клад неправедным путем, могут случиться и более досадные неожиданности. Судя по всем приметам, клад был закопан давно, очень давно, но тем не менее…

…Когда они все уже сидели в карете, Бригадирша что-то принялась рассказывать про свою давнюю подругу, графиню Закремскую, уважаемую всеми императорами, вплоть до нынешнего. Ольга слушала плохо, она смотрела в другую сторону, на отъезжавшую карету камергера Вязинского.

Стояла петербургская белая ночь, и она прекрасно рассмотрела то, что, кроме нее, вряд ли кто-то другой мог сейчас увидеть, – иначе окружающие не вели бы себя так равнодушно…