Макс Фрай - Жалобная книга

Впрочем, в любом случае невыносимо.

– Не нужно так себя изводить, Варенька, – шепчет он. – Все очень, очень хорошо.

– Да, наверное, – соглашаюсь. И вдруг, ни с того ни с сего, снова огорчаюсь: – Вот ведь ты можешь называть меня по имени, а я тебя – нет, до сих пор. Даже про себя.

– Ну, просто мы очень разные. Все – разные. Не делай из мухи слона. Лучше решай, чем тебя кормить. И осматривайся понемножку. Здесь такая публика – пальчики оближешь!

И ведь да, облизываю пальчики. Облизываю их с наслаждением, дважды… нет, трижды кряду. Сперва, испробовав местный салат из авокадо с креветками, по настоятельному совету рыжего Гудвина. Впервые в жизни это самое чудо-авокадо заморское попробовала, между прочим. Всю жизнь почему-то думала, гадость жуткая, а тут решила, что теперь нечего терять, и рискнула. Оказалось, вкусно. Да и терять мне есть что, как никогда есть – это если не врать себе, не сотрясать внутреннее пространство пионерскими лозунгами…

Больше не буду.

Второй раз я облизала пальчики, еще раз последовав совету своего наставника и прожив пару десятков лет, по праву принадлежащих прекрасной даме в голубом свитере. Кажется, приступ ревности и отчаяния, сотрясавший ее плечи в кафе «Москва – Берлин» морозной мартовской ночью, был чуть ли не единственным печальным эпизодом этой биографии. Следующей серьезной драмой оказалась простуда, подхваченная лет пять спустя во время романтической прогулки по берегу Женевского озера. Третьей – пропажа бриллиантового кольца в гостинице в Лиссабоне. Иных огорчений она мне не доставила. Быть Анной, дамой в голубом свитере, оказалось приятно и просто. Бывают же такие вот легкие, почти невесомые судьбы! Рассказали – не поверила бы, кстати. Сказала бы: чушь собачья, вы просто не знаете, каково ей на самом деле.

А вот, оказывается, и так бывает: под личиной счастливой, богатой бездельницы скрывается именно что счастливая бездельница, достаточно умненькая, чтобы не заскучать от мелких приятностей сытой жизни, и достаточно примитивная, чтобы не затосковать от такого существования.

Вот и я не заскучала, не затосковала, а как иначе? Еще долго не расставалась бы с нею, будь моя воля, но мой наставник заботливо вернул меня к реальности. На сей раз не тряс, просто положил руку на затылок – и я тут как тут.

– Зачем тебе вместе с нею стареть? – спрашивает. – Невелика радость… А так-то хорошо, правда? Просто рай на земле.

– На рай не тянет, но – как в санаторий съездила, – говорю.

И между прочим, не содрогаюсь больше, соприкасаясь с ним ладонями и коленями. Мне теперь кажется – это в порядке вещей, вот как расслабилась.

– Ну и славно, – отвечает. – А рай – что ж, на рай, думаю, ни одна человеческая жизнь не похожа. С какой бы стати?

– Ну, я все же не про мифы-архетипы. Как оно там с загробным бытием обстоит, неведомо, сплошные сказки да гипотезы… Когда я говорю «рай», я имею в виду место, где мне было бы очень-очень хорошо. Так хорошо, что можно провести там вечность и ничего иного не желать. Что это за место – не представляю, но теоретически предполагаю, что такое возможно… А ты, кстати? Ты представляешь?

– Что? Рай?! Странный вопрос. Никогда об этом не задумывался… Что ж, по крайней мере, ясно одно: мой рай должен быть переменчив. В условиях вечности однообразное блаженство – бессмысленная пытка.

– Пожалуй. Но что именно должно меняться?

– Да пусть все меняется. Даже погода, хотя сейчас мне кажется, будто лучше пасмурного неба при температуре плюс девятнадцать по Цельсию трудно что-то придумать. Но ведь это сейчас, а что я на исходе вечности запою? Вообразить невозможно… Нет уж, мой рай предполагает постоянную смену событий, впечатлений и ощущений. В идеале это, выходит, дорога. Комфортное, неспешное странствие по разным местам-мирам-городам, пешком и на разных видах транспорта; великое множество приятных, но необязательных знакомств. В моем раю мыслящие-осознающие существа радуются всякой встрече, не замечают расставаний, с наслаждением трындят о пустяках – ну вот как я тебе сказки рассказываю… и еще пусть оказывают друг другу мелкие необязательные услуги, это всегда приятно.

– Какие именно?

– Всякие. Ну вот, например, прекрасная необязательная услуга: большой горшок на голову человеку надеть и придержать…

– Зачем?! – изумляюсь. Вот уж воистину огорошил. Чего угодно ожидала, только не этого.

– Что – зачем?.. А, горшок… Да просто первое, что пришло в голову. Там, знаешь, гул, как в морской раковине, только гораздо сильнее. Мощное впечатление! Меня однажды приятель накрыл здоровенной такой керамической кадкой, я потом весь день бродил контуженый, но счастливый. Так что горшок – это важно.

– Хороший у тебя рай получается, – улыбаюсь. – Приятный и какой-то… несолидный. Именно то, что надо.

– Рад, что тебе нравится… И да, кстати, само сознание тоже должно быть переменчиво. Какой же это рай, если воспринимать все всегда одним и тем же способом? Дисбат это, а не рай.

– Слушай, – говорю, – но ведь получается, ты уже практически в раю?

– Ну да, в каком-то смысле, – соглашается рассеянно. – По крайней мере, базовый принцип: переменчивость – вполне соблюден. Дело за деталями… Хотя вот сейчас, сегодня, когда мы с тобой катаемся по городу, бродим по кафе, воруем чужие судьбы, болтаем о всякой ерунде в промежутках, – да, очень похоже.

Ого. Выходит, я у нас подходящий спутник для райских посиделок? Что ж, запомним. Что и запоминать, если не такие вот мелочи? Приятное, черт побери, признание, хоть и сделано почти случайно, почти в шутку.

Расхрабрившись, я решила совершить еще одну вылазку, на сей раз положившись на собственный, самостоятельный выбор. И, как ни удивительно, облизала пальчики в третий раз.

Можно было подумать, что бритый налысо, небрежно, но шикарно одетый мужчина, похожий одновременно на полководца и подростка, последовательно, до тошноты напивавшийся за соседним столиком в ознаменование очередного краха своей очередной карьеры, подслушал наш разговор и сознательно выстроил свою судьбу в полном согласии с мечтами моего наставника.

По крайней мере, разнообразия и легкости в его жизни хватало. Нескончаемые путешествия, добрая дюжина профессий и на порядок больше увлечений, бесчисленное множество бурных, но коротких романов с мальчиками и девочками, преимущественно студентами, – и те, и другие интересовали его в равной мере, пока не начинали выглядеть и рассуждать как взрослые. Он был напрочь лишен моральных принципов, повиновался лишь зову собственной природы и шел напролом куда глаза глядят, не задумываясь о последствиях. Но в силу все той же своей природы оставлял за спиной не пустыню, а цветущие сады да ярмарочные балаганы; последние – много чаще.