Лесса Каури - Золушки из трактира на площади

Война подходила к концу, и наши армии сошлись в долине Бабочек, почти у столицы — города Крей-Тон. Мы были уверены, что побеждаем, и шли в бой с надеждой и верой, однако асурх, да продлят боги годы его правления, вывел силы, которые прежде тщательно скрывал. Наше победоносное наступление превратилось в бойню. Я был ранен и думал, что умираю. Кровь заливала лицо, в наступившей тьме я слышал лишь крики погибающих да шелест крылышек насекомых, из-за которых долина получила свое имя. В это время года они слетались туда со всего материка, усеивали деревья и камни, покрывали землю пестрым ковром. Видела бы ты, моя Брунгильда, каким разноцветным облаком они взмыли в воздух над двумя грозными армиями, воины каждой из которых думали, будто боги устроили фейерверк в честь именно их победы! А затем я решил, что смерть наконец явила свой прекрасный лик: она пела рядом со мной волшебным голосом. Но, открыв глаза, я не увидел поля битвы, усеянного телами мертвых товарищей, а обнаружил себя в крестьянском доме, скрытом от побоища уютной долиной между холмов. Так я оказался членом рода Дамар, чей глава, почтенный Кафаль Дамар-Ти, ныне ушедший по звездному песку в неведомое, привез меня, израненного, домой и выходил. Ты могла бы подумать, что в Крей-Лималле существует рабство, но это не так! Здесь есть обычай — подбирать с поля боя раненых воинов противника и лечить их, тем проявляя милосердие и угождая богам. Чтобы постояльцы могли как-то отплатить хозяевам за постой и лечение, им предлагают несложную работу по их состоянию и способностям. Я всегда любил готовить — ты знаешь, и потому не счел зазорным встать к плите, хотя остальные и посмеивались, что, мол, это не мужское дело. Но когда я освоил рецепт их знаменитого пирога, который в нашей с тобой семье умели готовить лишь твой отец и мастер Пип, то увидел уважение в глазах главы рода.

Рана моя оказалась несмертельна, однако обширна и кровава. Видимо, поэтому товарищи сочли меня мертвым. Для возвращения на родину я был слишком слаб и не имел средств, а мое выздоровление шло медленно. Больше всего со мной возилась младшая дочь Дамар-Ти — Илина. Ей только исполнилось пятнадцать… Это ее пение я слышал, когда приходил в себя. Смешливый ребенок с волшебным голосом — она неожиданно поселилась в моем сердце, заставив забыть о Ласурии, возвращении домой… о тебе. Что ждало девушку, если бы я не появился в ее жизни? Младшие дочери местных семейств никогда не становятся хозяйками в доме отца, от них стремятся избавиться, как от лишних ртов, продавая в дома будущих женихов сначала в качестве прислуги, а затем, после исполнения определенных ритуалов и полной выплаты выкупа, — жены. Когда Дамар-Ти увидел нашу тягу друг к другу, он не был против, но предупредил: реши мы пожениться, нам придется уехать и искать собственные счастье и достаток. Я не колебался ни минуты — любовь к Илине пылала в моем сердце, я остался жив благодаря ей! Признавшись Кафалю в том, что был женат в Ласурии, я с ужасом ждал его ответа, однако старик посмеялся надо мной. „Глупы мужчины, отдающие жизнь одной женщине, — сказал он. — Когда-нибудь ты и сам поймешь это, Ральфи! И тогда боги не воспротивятся твоему желанию иметь вторую, третью, четвертую жену. Так что по нашей вере ты не грешишь, имея двух жен. Вот только перед богами и людьми моя Илина навсегда останется для тебя первой! Но… достоин ли ты нашей веры?“ Мудрый Дамар-Ти помог мне изучить священные тексты и пройти обряд посвящения. Больше я не поклоняюсь Пресветлой, Брунгильда, но нахожусь под защитой Крейского пантеона. Когда Илина разделила со мной ложе как моя жена, я ощутил довольство и покой, каких никогда не чувствовал в Вишенроге! Посовещавшись, мы отправились искать счастья в Крей-Тон…

С тех пор минуло больше пяти лет. У нас небольшая лавка со сладостями, дом, сад и двое мальчишек-сорванцов. Мы всего добились своими трудами. Умирая, Кафаль благословил нас, сказав, что не жалеет о своем решении выдать дочь замуж за чужеземца. Все желаемое нами сбылось! Но… Недавно снова открылась застарелая рана. Открылась — и не желает заживать, доставляя мне невыносимые мучения! Призванный знахарь, изучив природу болезни, пояснил, что рана здесь не при чем. „Так грызет совесть, Рафарин-Ти, — сказал он. — Вспомни, что плохого ты сделал в жизни“. Разговор заставил меня задуматься. И я понял — мысли о тебе не дают мне покоя! Я должен был стать тебе опорой, но судьба разлучила нас.

А теперь я перейду к главному.

Срок давности возвращения в Ласурию для меня истек, и теперь если я вернусь, то буду объявлен изменником Родины. По этой причине я не смогу попасть в храм Пресветлой, чтобы дать тебе развод. Но я могу дать тебе кров и семью, которых, уверен, у тебя нет. Хоть ты и войдешь в мой дом второй женой, Илина примет тебя и вы подружитесь. Моя жена — сердечная и мудрая женщина, и скоро ты сама в этом убедишься. Продавай имущество — и приезжай! Мы заживем счастливо, и я верю — здоровье еще позволит тебе иметь детей! Ведь именно в них и в жизни рядом с мужем счастье любой женщины! Надеюсь на твой скорый ответ!»

В письме была приписка: «Ответное письмо лучше отправить простым пешим почтарем — так дешевле!»

Бруни остановилась у окна. На грудь будто положили каменную плиту, не дающую вдохнуть. Она бездумно смотрела на снег, ровным слоем засыпающий площадь. Квартал Мастеровых проснулся: проезжали туда-сюда груженые телеги, рачительные хозяева уже прикрыли грузы от снега кусками мешковины. Ремесленники спешили в мастерские, хозяйки торопились на рынок. Из здания гильдии вышли несколько молодых прачек. Громко смеясь, закружились, раскинув руки, начали бросаться снежками в прохожих. Кто-то ответил, и через мгновение вся площадь представляла собой снежную битву. Тут кто-то ругал хулиганов почем свет стоит, там — хохотал белозубо и подзуживал противников.

А Матушка, судорожно вцепившись пальцами в подоконник, размышляла, как жить дальше. Так тяжело оказалось слышать голос из могилы, тащить оттуда воспоминания, будто куски холодного склизкого желе, снятые с ледника. Она почти забыла о жизни с Ральфом, не вспоминала его глуховатый голос, которым он пел песни, когда стоял у плиты или был занят каким-нибудь другим делом, жар его тела, регулярно наваливавшегося на нее для исполнения супружеского долга, его привычки. Будто и не было в ее жизни этого мужчины, а был лишь Кай — первый и единственный! За что она, Бруни, так провинилась перед Богиней? Неужели лишь за то, что спасла любимого от страшной участи?

«Работа…»

Матушка встрепенулась. Голос Хлои, слава Пресветлой, навсегда остался в ее памяти. Работа!

К прочтенному и брошенному на кровати письму она не притронулась. Накрыла одеялом, чтобы глаза не мозолило. Одевшись потеплее, спустилась в кухню. Поцеловала Пипа в щеку, кивнула сестричкам, улыбнулась Питеру, красному от натуги — бывший молотобоец учился филигранному кулинарному искусству: нарезать морковь соломкой.