Сага о бескрылых (СИ) - Валин Юрий Павлович
Грушеед кивал, цедил бражку.
Потом Лоуд разделала испекшуюся рыбу, дарки выпили по кружечке, потом по второй.
— Расскажи что-нибудь о западе, о беспамятная, — Укс удобнее устроился на плаще.
— Может, пока нам хорошо, не болтовней тебя побаловать? — ухмыльнулась оборотень.
— Отчего ж, если Логос-созидатель согласье дает. Давай-ка, Грушеед, глянь на море.
Мальчишка, прихватив лесу с крючками, ушел во тьму.
— Повезло нам с сопляком, — заметил Укс, развязывая штаны. — Мало в нем человечьего.
— Да, боги позаботились, — оборотень улеглась рядом, десятник взял ладонями ее голову и забылся.
Стрелял мелкими искрами костерок, прибой шумел, было сладко и о нэке почти не думалось.
— Все ж небывало искусно ты умеешь, — десятник успокаивал дыхание.
— Опыт, — пояснила оборотень. — Дело несложное, словно рыбу вываживаешь. Скучновато, если ющец унылый попадется. Ты с норовом, любопытно. Не тошнит сейчас?
— Так ты не обычная шмонда. Легко с тобой.
— Думаешь? Э, вовсе ты мальчишка, брат равный, так и не ставший старшим десятником.
— Может, еще повезет. Поумнею.
— Надейся, надейся. Может, глянешь на шмонду?
Укс глянул. Смотрел долго. Дарки, конечно, коки-тэно, по всей глубине крови стопроцентные дарки. Сидела оборотень неестественно скрестив ноги: словно из костяных труб конечности сделаны, из ровных, плотью практически не одетых, толщиной с человеческое запястье. И вся из костей угловатых: голова небольшая, круглая, руки-палки, лишь суставы потолще — упрятаны в защитных складках-манжетах бледной, с зеленцой, кожи. Лицо чуть намечено: символический бугорок носа, вздутия ушей, безгубый рот. Правда, глаза и зубы узнаваемы. Особенно зубы.
— Как? — с любопытством спросила оборотень.
— Не особо обделался. Видел я тебя. Мелькало. Там у тебя и почуднее лики мельтешили.
— Да, насобирала личин. Но этот истинный. Такие вот мы, славные коки-тэно, весь мир обошедшие. Если сдохну, в море эту тварь кинете. Если не побрезгуете.
— Пустое. Грушеед не из брезгливых. А что, правда, весь мир видела?
— Нет, еще не весь. Но надеюсь! Если от нэка избавлюсь и разум сохраню, — Лоуд поправила норовящую соскользнуть корону.
— Не твой размер, — ухмыльнулся Укс.
— Так скука этакую железяку всю жизнь носить. Царьки, корольки… нет, бывают и интересными, но редко. А так — ющецы, каждую ночь копье в жопу ждущие. По ночам дергаются, скрипы слушают.
— Со многими постель делила?
— Бывало. Я старая, мудрый боред. Даже говорить не буду, сколько лет по океану боги ходить разрешили. Внуки у меня.
— Ох, боги меня прокляли, с бабкой ложе делил.
Оборотень засмеялась, сверкая зубами-пластинами.
— Э, ох и шмондюк ты, философ расписной. Я опытная, а не старуха. Если бы не нэк, тебя бы пережила втрое, хоть и мнишь себя долгоживущим.
— А что там муж, дети, поместье?
Лоуд хлопнула себя по узкой груди, потом промеж ног-костей:
— Видишь тут что, красавчик? По-иному у нас. Вчетвером потомство заводим, одним мужем не обходимся.
— Весело. Оргии как в Том, в Древнем, мире.
— Нет, мы не из вашего. Да и не так весело род умножать. Все совпасть должно: звезды, море, течения, партнеры свободные. Считай, как хороший диер построить. Слава богам, хоть вечно грести на том родовом долге нет нужды.
— Сами дети растут?
— В стае. Да и расплываются быстро.
— И не видишь своих потом?
— Нас не так много, боред. Знаем обо всех, слух идет, никто из коки-тэно не теряется. Вот издохну я здесь, но на Лагуне узнают. Нескоро, но узнают. Просторная усадьба — океан.
— Позавидовать можно. А как в подвалы Сюмболо попала?
— Банально, малыш бескрылый. Мстить шла, да сглупила, — четырехпалая ладонь оборотнихи ухватила кувшин, плеснула браги…
Вернулся Грушеед с двумя рыбешками, присел у огня. Косился на истинного дарка, но молчал. Лоуд рассказывала о том, как дошла до нее весть о гибели одного из сыновей, как двинулась по следу убийцы через океан, как потеряла обидчика у огромных северных городов…
— Значит, одноглазый, ставший двуглазым? — задумчиво переспросил Укс.
— Вот такие чудеса, — подтвердила оборотень. — Склонна поверить. Люди, знаешь ли, под ножом не всегда врут. Может, обман какой, но все равно любопытно.
— Да, интересный ублёвок твоему сыну попался. А ты не думала, столикая, что и сама можешь что-то потерять, если этого многоглазого отыщешь? Сын-то твой, ушедший, не младенцем гулял?
— Молод был, но неглуп, — заверила Лоуд. — Видать, и этот глазастый не из последних, раз моего осилил. Я зла не держу, драка там честной была, без нэка и ошейников.
— Так зачем гоняешься, если мстить не особо тянет?
— Если людишки начнут безнаказанно резать коки-тэно, во что мир превратится? И так-то мир дерьмо дерьмом. Найду, поболтаю, глаза выковыряю — вдруг отрастит? Любопытно.
— Склонна, значит, к наукам и экспериментам?
— Ты, юный хозяин, сколько лет сидел, зад плющил, умные труды читал и рифмы складывал? Дело возвышенное, благородное, но в жизни не всегда помогает. А я просто по океану плаваю, на мир смотрю. На свои острова вернусь, с соплеменниками посмеюсь, рассказывая про царей и глупые смерти, и вновь в дорогу тянет. Ты акулу сонную видел?
— Аллегория эта мне доступна. Что ж, оттенки бытия познаются разумом, чувства формируют опыт, весьма неадекватно отражающий истину…
— Попроще будь, Грузчик. Мы оба бескрылые, да и подыхать вот-вот начнем. Что-то мудрое, но доступное скажи. А то Грушеед нас на всю жизнь запомнит с этаким многозначно-тупыми мордосами.
— Да какая там у него жизнь? Фьють и нету.
— Э, не скажи, — засмеялась оборотниха. — Они, людишки, чем сильны? Барятся непрерывно, даже в полнолунье словно ошалелые. Вот и множатся как жучки мучные. Разве их подчистую выведешь? Ты на него взгляни: провалиться мне пополам, через каких-то десять лет у него будет в трех городах по три бабы, у каждой по выводку сопливому, да еще от рабынь, служанок и прочих шмонд, по полному приплоду.
Грушеед засмущался.
— Природа их такова, — проворчал Укс, чувствуя, как начинают болеть глаза. — Логос-созидатель тут бессилен. Не очистить от людей мир. Разве что сами передохнут.
— Жалеешь, что с Хиссисом так вышло? — поглаживая свои смешные колени, спросила оборотень.
— Что жалеть? Храм был гадок, город не лучше. Но последствиям и сам Логос-созидатель обязан удивиться. Сначала людей мы били, потом дарков, потом дарки нас. Кто того желал? Чьим призрачным клинком разъята связь меж следствием, причиной и истинным носителем причины?
— Ты старушку-оборотня не путай. Правильной наша война была или намудрили?
— Правильная. В первом шаге Логоса. Но вовремя останавливаться нам боги велят.
— А, это ждать когда смазливая хиссийка попадется?
— Возможно и так. Или ты бы какую милость Пыку-Четверть-Мастерской оказала?
— Не, если кое-кого не зарезать — боги точно оскорбятся, — хихикнула Лоуд.
Помолчали. Грушеед осторожно подсовывал веточки в костерок.
— Экономь, — напомнил Укс. — Светает уже.
Мальчишка кивнул.
— На западной отмели крупных сиделиц полно, там собирай, — вздохнула оборотниха.
Грушеед вновь кивнул.
Чуть посветлел гребень скалы. Коки-тэно уже не было: сидела у угасающего костра «та тетка». Укс попытался сморгнуть — глаза болели сильнее, мушки, словно черные искры в них вились.
— Пошли, что ли, Грузчик? — просипела Лоуд. — Что-то невмоготу, словно изнутри мясо рвет.
Десятник помог партнерше встать. Грушеед подхватил кувшин с пресной водой.
— Оставь, там я точно разобью. Может, и о свою ублёвую башку, — скрипнула зубами оборотень, сняла с лохматой головы венец, нахлобучила на мальчишку: — Царствуй, ослиный приятель. Все острова твои. Нож можешь себе забрать. Но когда завоняюсь, не раньше!
Ворча, забралась в пещеру, веревку ошейника намертво закрепили в одной из щелей. Потом десятник с Грушеедом снаружи забили сучьями выход, стянули деревяшки веревкой — теперь лишь наверху оставалось отверстие, для подачи воды и пищи. Принялись подпирать-заваливать загражденье камнями — Лоуд не смотрела, как легла на плащ, так и замерла.
