Дмитрий Билик - Жестяная корона (СИ)

Хейле затаил дыхание. Сейчас решалась не столько судьба его народа, сколько его собственная. Шееруб видел по глазам мальчишки, как в нем борется жажда мести с благоразумием. Готов ли этот маленький лорд поступиться с личными интересами ради жизни своих людей? Шееруб надеялся, что перед ним человек, не похожий на него, потому что в противном случае мира бы не было.

— Три года, — тихо произнес лорд. — Это не мир, это перемирие.

Хейле дрогнул. Он не был таким хладнокровным, как его предшественник, и позволил радости вырваться наружу. Шееруб улыбнулся, едва заметно, только одними глазами, но мальчик это увидел и посуровел.

— Три года, после чего ты прибудешь сюда, в Утес Гроз, для обсуждения новых условий. Отказ — война, твоя смерть в течение срока — война, твое неприбытие — война.

Эдвар бил словами, подобно кузнецу, огромным молотом выковывающему меч. Слово — удар, слово — удар. Хейле вновь сдержал свой гнев, ведь победа была у него почти в шкуре.

— Я принимаю твое условие, — ответил он, стараясь, чтобы голос был ровным и спокойным.

— Это еще не все, — холодно заметил мальчик. — Вы отпустите всех пленных.

— Но это немыслимо, — выплюнул слова Шееруб вместе со слюной.

— Всех до единого, — отрезал Эдвар. — Заметь, я не прошу вернуть всю добычу, хотя мог бы. Только людей.

— А если мы откажемся? — глаза Хейле превратились в льдинки.

— То мы убьем каждого северянина. Каждого, это не только тех, кто находится на этой земле, но и там в Данелаге. И пусть меня хоть вечно преследует сир Эриган, я поступлюсь благоразумием и буду гнать вас, пока земли не кончатся, пока воды не сомкнуться над вами. И только тогда отомщу за всех, кого ты и твои люди убили.

— Это глупо! В конечном итоге ты сам умрешь!

— Зато с мыслью, что все, кто повинен в смерти моего дяди и других родственников, мертвы. Ты согласен на мои условия?

— Согласен, — сказал тихо Хейле, но показалось, его слова прогремели на весь замок.

Покидал конунг Утес Гроз молча, чувстуя себя оскорбленным и униженным. Самое тяжелое, что нельзя было показать свою слабость. Хускарлы чувствовали неладное по резким приказам и выкрикам Хейле, но ничего не понимали, спешно выводя лошадей из конюшни и переругиваясь со стражей, не желавшей отдавать оружие назад.

Шееруб кипел от ярости, но он теперь начинал понимать, что означает кантийское слово «дипломатия», которому на общем северном наречии перевода не было. Хейле даже тепло попрощался с мальчиком, вышедшим его проводить. Сам Эдвар свирепо сверкал глазами, но речи его были учтивы и обходительны для посторонних.

Конунг утешал себя лишь тем, что мальчик не скоро узнает, кто предал его. Он обвел глазами замок в последний раз, задержавшись на темнице — наверное, Родриг уже там — только толку от этого лорду никакого. Может, у Эдвара самые лучшие заплечные мастера, но предатель больше никогда и ничего не скажет. Хейле лично вырвал ему язык клещами, выпытав все необходимое и убедившись, что Родриг более ничего не знает. Уж слишком болтлив оказался южанин.

Оказавшись почти у самых врат, Шееруб в последний раз обернулся и кивнул мальчику головой, и тот ответил тем же. Хейле обратил внимание, как недобро смотрит на него цепной пес Мойно. Может, знал что, а может, догадывался. Но больше они точно не увидятся. За три года многое переменится.

Сопляк мог погибнуть уже до следующей луны, окруженный войсками двух семей, мог упасть с лошади и расшибить голову, пораниться на охоте или, в конце концов, подавиться костью. Юноши в здешних краях, да еще в таком нежном возрасте, часто гибли. А учитывая, сколько у лорда врагов…

Нет, возвращаться сюда в надежде на новый мир Хейле не собирался. Он вернется домой с богатой добычей, отстроит каменные башни, как на южном побережье, огородит их стеной, и больше ни один кантиец не ступит на его земли. А делать набеги можно и, уходя на восток по мелким речушкам, золота там, конечно, и не так много, только достается оно гораздо меньшей кровью. На худой конец, есть под боком Соленые Острова. Они, конечно, принадлежат Кантии, но это на крайний случай.

Да и до того ли будет сопляку? Даже если он выживет, даже если одержит верх над лордом Эриганом, ему еще долго придется наводить порядок у себя в землях. Междоусобица — самая дурная болезнь войны, которую можно придумать. Лечению она не поддается, только отсечению опасных, зараженных частей тела. Нет, не до северян будет Эдвару, не до северян.

К тому же, не выведен из игры еще и предатель. Очень могущественный человек, по словам Родрига, с большими деньгами и возможостями. Хотя с виду, конечно, ничего выдающегося… Шееруб даже повертел на языке имя, словно сопоставляя его с теми интригами, которые плел приближенный Эдвара. Хейле ухмыльнулся: «Может, даже самый близкий из людей».

Конунг Хейле Шееруб, ярл племени ктаттов и великий ярл всех ярлов выехал из последних ворот нижнего яруса Утеса Гроз и пустился вскачь. До лагеря северян он добрался быстро, к полуночи. С первыми лучами солнца последний драккар данелагцев скрылся из виду, а от побережья к крепости потянулись сотни освобожденных пленных.

Тайна Молчана

Черепаха, нареченный родителями Молчаном, а после пленения ставший Мойно, вновь обошел покои мальчика. Ладно все начиналось, да заканчивается худо. Эх, помолиться бы сейчас, да даже самой захудалой часовеньки нет, разве Господь услышит его?

Его Бог — истинный, не те три деревянных истукана, которым в этих землях приносят жертву. Упер друг в друга три камня, да молись, сколько влезет. Глупость несусветная. Разве Создатель, сотворивший небо и землю, рыбу и животину всякую, человека и прочее, так прост, что стоит булыжники соединить, да балакай с ним сколько душе угодно? Язычники они и есть.

Правда, был у кантийского люда похожий Бог, Единый, как они его назвали. Молчан даже думал, что идею об нем тать какой-нибудь выкрал с Руси, да тут распространил. Уж больно одинаковый вышел. Только здесь не геенна огненная, а ад, не херувимы, а ангелы, единственно — Бог и есть Бог. Сама вера, правда, лживая и вышла, оттого, что украденная, перевранная, худо переведенная, через душу не прошедшая.

Хотя и невольно поднималась у Молчана десница с двумя перстами каждый раз, когда он крест видел, али церковь Единого Бога. Но осаживал себя Черепаха. На глазу чужом даже иногда несусветицу над камнями шептал, вроде молится Трем Богам. Это ж надо выдумать такое, чтобы не один был, а три. Но делать нечего, это там, на Руси, он Молчан — православный человек, а тут Мойно — дурак и лиходей, кроме сраженья, ничего не смыслящий да не разумеющий. И все бы ладно, только тайна его наружу стала всплывать. Не о происхождении, шут бы с ним, о грехах прошлых и нонешних.