Роберт Говард - КОГОТЬ ДРАКОНА. Сага лунных башен

Шрамы на моей спине остались и по сей день, такие глубокие, что можно кулаки засунуть. Орлиное Перо глубоко рассек мои мускулы и продел сквозь них сыромятный ремень, крепко связав их. Потом перебросил ремень через ветку дуба и с помощью силы, которую можно объяснить только колдовством, поднял меня над землей, так что ноги мои стали болтаться высоко над травой. Он закрепил ремни, а сам стал бить в барабан из кожи, снятой с живота вождя липанов. Зловещий грохот лишь усиливал мои мучения, смешиваясь с шорохом ледяного ветра.

Ночь все тянулась и тянулась. Звезды скользили по небу. Ветер то замирал, то начинал дуть с новой силой. Барабан продолжал монотонно выстукивать свою дробь, и постепенно звук его стал меняться. Это был уже не барабанный бой, а грохот копыт неподкованных коней, несущихся по прерии. Уханье совы превратилось в крик смерти, вырывавшийся из глоток древних воинов. Мой взор затуманил ревущий костер, вокруг которого прыгали и пели черные фигуры. Я больше не раскачивался, свисая на окровавленных ремнях с ветки дуба, а стоял, выпрямившись во весь рост, у столба пыток. Ноги мне лизало пламя, а я пел свою песню смерти, бросив вызов врагам. Во мне боролись сто личностей (мои былые воплощения), до тех пор пока не осталось ни времени, ни пространства, ни прошлого, ни настоящего. Теперь для меня существовал лишь крутящийся смерч людей, событий и образов. А потом хаос исчез, отброшенный в никуда бронзовым, раскрашенным, торжествующим всадником на коне, чьи копыта высекали искры. Воин-команч несся на фоне пылающего занавеса темного заката.

Когда они проскакали, мой измученный разум сдался, и я потерял сознание.

В сером свете зари, пока я висел, обмякнув и лишившись чувств, Орлиное Перо привязал к моим ногам черепа бизонов, которые, как сокровища, хранил с давних времен. Под их тяжестью кожа и жилы прорвались. Я упал на траву у подножия древнего дуба. Боль от этой свежей раны оживила меня, но боль изрезанного и изодранного тела ни в какое сравнение не шла с великим прозрением. В тот темный предрассветный час, когда барабан перемешал прошлое и настоящее, знание, которого я добивался, пришло ко мне. Боль была необходима — она помогла преодолеть сознательную часть души, управляющую материальным телом. Я пробудился, но память о прошлых воплощениях осталась. Называйте это как угодно, хоть психологией, хоть магией. Меня больше не будут мучить неопределенные образы, тяга к насилию, которая была всего лишь инстинктом, созданным тысячей лет скитаний, охот и битв. Я мог найти облегчение в воспоминаниях, снова пережив яркие дни своего прошлого. Так что…

Я помню много жизней, череда которых протянулась в такую далекую древность, что историки изумились бы, узнав об этом. И вот что я обнаружил: жизни команча разделялись отнюдь не сотней лет. Иногда возрождение происходило почти сразу же, иногда между воплощениями проходило много лет. Не знаю, чем это можно объяснить.

Я, Джон Гарфилд, был неким Эзатемой, скакавшим рядом с Куоно Паркером и Сатантой из племени киова. Меня убили в битве при Адоб-Уоллс летом 1874 года. Между Эзатемой и Джоном Гарфиддом я пережил недолгое воплощение в теле слабого ребенка-урода, родившегося во время бегства племени команчей из резервации в 1878 году и оставленного умирать где-то на бесплодных западных равнинах. Я был… но стоит ли перечислять все жизни и тела, что были моими в прошлом? В моей памяти сокрыты воспоминания бесконечной цепи раскрашенных, обнаженных фигур в перьях, протянувшейся далеко в незапамятные времена… во времена настолько отдаленные и немыслимые, что я сам не решаюсь переступить их порог.

Мое племя очень древнее; оно уже было древним, когда мы жили в горах к северу от Йеллоустона и путешествовали пешком, навьючив на собак свои скудные пожитки. Исследования белых людей остановилось на этом периоде нашего прошлого. Так оно и лучше для их душевного спокойствия и их прекрасно упорядоченных теорий относительно истории человечества. Но я могу рассказать вам такое, что вышибет из вас ту улыбчивую снисходительность, с которой вы читаете эту повесть о народе, уничтоженном вашими предками. Но довольно…

Я расскажу вам о Железном Сердце, Скальпохвате. Из всех тел, что были моими, тело Железного Сердца почему-то кажется мне более тесно связанным с телом Джона Гарфилда из двадцатого века. Именно Железное Сердце я видел в своих снах. Воспоминания о нем, смутные и непонятные, преследовали меня с юности. Мне придется говорить устами Джона Гарфилда, или же мой рассказ окажется всего лишь невнятным бредом, не имеющим для вас ни малейшего смысла. Я, Джон Гарфилд, — человек двух миров, с разумом, не принадлежащим целиком ни индейцам, ни белым. Но я все же худо-бедно могу понять и тех и других.

Имейте в виду, есть много такого, о чем я умолчу. Есть сцены жестокости и дикости. Я — Джон Гарфилд — считаю их естественными для той жизни, какую вел Железное Сердце. Но вы не поймете, не сможете понять эту жестокость и в ужасе отвернетесь. Есть и другие вещи, о которых я лишь упомяну. У варварства свои пороки, свои слабости, и их не меньше, чем у цивилизации. Ваши цинизм и утонченность — слабые и ребяческие по сравнению со стихийным цинизмом и утонченностью того, что вы называете дикостью.

Я расскажу вам о Железном Сердце и об ужасе, который он повстречал, Ужасе из Неведомых Времен, который был древнее, чем забытые развалины в джунглях Юкатана.

Железное Сердце жил во второй половине шестнадцатого века. События, о которых пойдет речь, должно быть, произошли где-то около 1575 года. Мы спустились с гор Шошони, стали жителями равнин и охотниками на бизонов, следуя за стадами пешком от Большого Невольничьего озера до Мексиканского залива. Путешествие моего племени оказалось долгим и утомительным. Но появление лошадей изменило нашу жизнь… изменило нас за довольно короткий срок, превратив из нищих голых скитальцев в непобедимых воинов, оставивших кровавый след завоеваний на равнинах от деревень черноногих на реке Биг-Хорн до испанских поселений в Чихуахуа.

Историки говорят, что команчи пересели на коней в 1714 году. На самом деле мы уже больше века ездили верхом. Когда пришел Корона-до, искавший легендарные Города Сиболо, мы уже стали расой наездников. Детей сажали на лошадей раньше, чем учили ходить. Когда мне, Железному Сердцу, исполнилось четыре года, я уже ездил на собственной лошадке и сторожил табун.

Железное Сердце был человеком могучим, среднего роста, коренастым и мускулистым, как и большинство представителей его племени. А что касается имени… У меня был брат чуть постарше меня, которого звали Красный Нож. Среди индейцев не часто встретишь дружных братьев, но я пылко восхищался Красным Ножом и тянулся к нему, как только может юноша тянуться к старшему брату.