Александр Прозоров - Алтарь

– Етевс молеб ан вокаруд огонм! – послушно произнесла ведьма.

– Теперь посыпь этим порошком труп.

Виктория сгребла едкую смесь на ладонь, отошла к двери и, зажмурясь, развеяла над мороком. От того вверх поползли струйки дыма, «труп» стал уменьшаться, уменьшаться, пока не исчез совсем.

– Есть! – радостно закричала ведьма. – Есть, у меня получилось! Есть, есть, есть!

Она радостно закружилась по комнате, потом подбежала к столу, запустила руки в россыпь купюр, вскинула их над собой. Торопливо напялила все три перстня на пальцы, недовольно сморщилась:

– Они мне все велики, демон!

– Когда ты станешь править миром, выберешь себе любые, – едва не сплюнул от раздражения Пустынник. – У тебя уже сейчас столько денег, что можешь купить себе любые украшения!

– Сколько же их здесь? – принялась собирать разбросанные бумажки Виктория. – На французский «Парфюм» хватит? И джинсы мне тут предлагали купить.

– Антарес Скорпиона входит во врата льва, госпожа, – зевнул колдун. – Звезды запрещают мне пребывание на Земле. Я должен скрыться.

– Стой! – обернулась к шару девица. – А как же клятва? Как же все, что ты мне обещал?!

– Я все исполню, госпожа. – Пустынник забрался на подоконник, свесил ноги наружу. Второй этаж, ерунда. – Я вернусь после перехода хвоста Алькора через зенит, завтра днем. И помогу тебе достичь величия. Носи шар с собой, чтобы я мог говорить с тобой, госпожа…

Колдун спрыгнул вниз, сразу отодвинулся чуть в сторону, чтобы следом ничего не свалилось на голову, нырнул в арку, здесь стряхнул невидимость и неспешным шагом вышел на улицу. Имея в руках такую охапку денег, сегодня ведьма все равно не сможет думать ни о чем нужном. Пусть денек перебесится, а охоту не поздно начать и завтра.

Солнце стояло высоко, поэтому Пустынник проскочил по практически свободной набережной до Смольного, остановился на площади перед собором и до перерыва на обед еще успел сбегать в цветочный магазин, обосновавшийся в огромной оранжерее на углу Таврического сада. Пробежался по первому и второму этажу, мимоходом ополоснув в фонтане руки и лицо, подошел к продавщице, указал на большую корзину у стены:

– Соберите мне, пожалуйста, букет из двух красных роз, двух белых и одной желтой.

– Конечно! – Розовощекая пампушка принялась осторожно выдергивать цветы. – Ваш выбор похож на объяснение, молодой человек. Красный цвет – это цвет любви, белый – цвет памяти. Значит, вы любите ее и всегда будете о ней помнить. Вот только зачем желтый? Ведь желтый – это цвет измены. Давайте я вместо него…

– Желтый цвет – это цвет не измены, а цвет солнца, – перебил продавщицу Пустынник. – Моя избранница прекрасна, как солнце, как лето, как ранний рассвет, и хоть один цветок из букета должен напоминать ей об этом.

– О, как это романтично, – завернула женщина цветы в шелестящую коричневую бумагу. – Жалко, что у вас уже есть избранница. С вас семьдесят пять тысяч за романтику.

– Спасибо. – Колдун отдал ей деньги. – Скажите, а мандрагоры у вас случайно нет?

– Ого, – удивилась толстушка. – Неужели вам нужно приворотное зелье?

– Мне нравится, как она цветет, – с предельной корректностью ответил Пустынник.

– Странно, – пожала плечами продавщица. – Первый раз слышу, чтобы «прыгающим корнем» кто-то интересовался ради его цветков. Впрочем, вряд ли вам удастся его купить, молодой человек. Во-первых, мандрагора чрезвычайно ядовита и к свободной продаже запрещена. Во-вторых – она занесена в Красную книгу со всеми вытекающими последствиями. Так что если вы хотите на нее посмотреть, то только в Ботаническом саду.

– В Ботаническом саду? Спасибо большое, именно так я и поступлю.

– Не за что, – хмыкнула женщина. – Тем более что в октябре не цветет уже ничего. Даже мандрагора.

– Зато в октябре на ней вызревают яблоки, – любезно сообщил Пустынник, прихватил букет и быстрым шагом направился к Союзу потребителей.

К тому времени, когда он дошел до машины, Татьяна стояла уже рядом с «восьмеркой», обиженно оглядываясь по сторонам. Однако при виде букета на губах ее появилась улыбка:

– Зачем же… Спасибо. А я на обед вышла, смотрю – машина стоит. А тебя почему-то нет.

– Я есть! – щелкнул каблуками Пустынник и выпятил грудь. – Как я могу не быть рядом с тобой? Если я не вижу тебя несколько часов, мне уже становится тоскливо. Если я не увижу тебя целый день, то наверное, умру сразу.

– А кстати, сколько тебе лет? – поинтересовалась женщина.

– Да кто же их считает? – уже в который раз увильнул от ответа колдун. – Скажи, ты очень голодна?

– Ну-у, не знаю, – неуверенно ответила Таня. – А что?

– Ты можешь мне показать, где находится Ботанический сад?

– У меня обед всего один час.

– Я сделаю так, что про тебя никто не вспомнит.

– Но ведь это нечестно! Все будут работать, а я – гулять.

– А что, разве ты часто так поступаешь? – удивился Пустынник. – Подумаешь, отдохнешь немного раз в месяц. Ты сама-то когда была последний раз в Ботаническом саду?

Женщина подумала, загибая пальцы, потом махнула рукой:

– Ладно, совратитель, возьму грех на душу. Но только в первый и последний раз!

– В первый раз все так говорят, – тихо отметил колдун, открывая машину.

– Что-о?

– Ничего, – улыбнулся Пустынник, распахивая перед ней дверцу. – Послышалось.

Экскурсии по оранжереям отправлялись каждый час. Касса и вход в них располагались в низкой, серой бетонной арке, пропахшей всем, чем обычно пахнут арки полузаброшенных проходных дворов, и Пустынник уже было испугался, что напрасно тратит время – но едва они с небольшой группкой любопытных подростков прошли в дверь, обшитую узкой крашеной рейкой, как он изумленно ахнул, в очередной раз признав, что в России сплошь и рядом в самой непрезентабельной оболочке хранится настоящее, недоступное более никому, сокровище. Никакой охраны, никаких смотрителей – и все же тут и там нежились во влажной духоте растения из самых дальних уголков планеты, многие из которых по возрасту превосходили не только людей, когда-то их сюда привезших, но и страны, появившиеся на родине зеленых путешественников.

Когда Пустынник забегал в оранжерею Таврического сада – она показалась ему огромной. Но размах Петербургского Ботанического сада просто превосходил всякие мыслимые размеры. Широкие застекленные аллеи прорезали оживленный лесопарк, окружали древнее здание института, сходились к стеклянному многограннику, никак не меньше двадцати метров шириной и высотой под четырехэтажный дом.