Михаил Орлов - Хозяин

– И что же тут странного? – спросил Лука, увидевший наконец большое круглое здание, куда стекались ручейки людей, спешивших на новый сеанс. Здание было безвкусно и аляповато разрисовано попугаечными красно-сине-салатными цветами и заранее настраивало приближавшихся людей к чему-то необычному и из ряда вон выходящему.

– Ни так странного, как вредного, – мрачно усмехнулся Матиас. – Из теории Анатоля вытекает, что копия человека, его подобие, созданное для каких-то практических целей, имеет самостоятельную, равноценную оригиналу душу. А значит, гибель копии в Иллюзионе является гибелью отдельной личности, созданной по образу и подобию Творца. Что, конечно же, нонсенс. Этого не может быть, потому что не может быть.

Он повернул к Луке коричневое лицо и остро взглянул темными глазами.

– Вы понимаете, мы, здесь живущие, не садисты. Мы просто пресыщенные люди, вынужденные, чтобы не сойти с ума со скуки, искать лекарство от этой самой пресыщенности. А Иллюзион – прекрасное лекарство. Если его отобрать, теряет смысл существование нашей цивилизации. Погибнет наш город, на Земле будет некому поддерживать даже видимость порядка. На пилигримов плохая надежда – они ведь роботы, хоть и высокоорганизованные. Их цель и назначение – служить Хозяину и выполнять его распоряжения. Вот они везде и ищут Хозяина. А как его найти? Только пытаясь убить, что невозможно по определению. Хозяин найдется, конечно. Пусть даже им станете вы, Лука. Вы ведь необычный человек, вы не только прямой потомок и генетически наиболее близкий Хозяину человек, вы же еще и обладаете чем-то, что отличает вас от всех. Я думаю, Хозяин, если бы смог, давно бы убил вас. Вот и зверь говорит в пользу этого предположения. Хозяин просто не может ничего с вами сделать, вы уникум.

Они стояли у края тротуара под тяжелой кроной высокого дерева. Дома вдоль дороги все разные, каменная кладка украшена резьбой, никчемной на вид, но полной какой-то жертвенной прелести. Лука не понимал, зачем говорит все это о нем этот суровый, презирающий других человек. На всякий случай? Или Матиас действительно видит в нем будущего Хозяина? И что в самом деле в нем, в Луке, такого?

– А как вы думаете, – спросил он Матиаса, – кто такой все-таки настоящий Хозяин? Вы же здесь ближе к нему, есть же какие-то предположения.

– Сказать по правде, – усмехнулся Матиас, – мы здесь только и занимаемся тем, что стараемся в каждом обнаружить Хозяина. Парадокс в том, что он может быть каждым. Лучшая маскировка для власть предержащих – оставаться в тени. Или вообще, как в нашем случае, быть кем угодно. Я одно время грешил на Арнольда, потом на Анатоля. Последнее время даже на Лину. Не знаю почему, но думал, что в ее образе – этакой победительницы жизни, которой все дозволено и которой все удается, – и должен был бы скрываться Хозяин. Не знаю, теперь не уверен. А вот сколько людей предполагали во мне Хозяина, я уж и считать перестал. Такие вот дела, молодой человек.

Натали, которой скучно стало ожидать мужчин, уже убежала. Последние любители острых ощущений спешили мимо и скрывались в пестрых воротах Иллюзиона. Лука подумал, что это тоже были люди занятые: горнорабочие наслаждений, они, освобожденные от поисков пропитания, да и иных трудов, глубоко врубались машиной удовольствий во все, к чему могли дотянуться, шалея от черной пыли скуки, тоски и уныния.

– Мы успеем, – заверил Матиас, поймав взгляд Луки. – Без вас никто и не начнет, вы такой же участник, как и ваши товарищи. Хотя роли у вас разные. Но я хочу напоследок еще раз сказать, что Хозяин, сотворив этот мир в том виде, в котором он существует, одарил нас всем, что только может пожелать человек. Правда, по сути, он лишил нас Христа, но вместо него предложил себя. Мы под его сенью превратились в ницшеанскую расу господ, стали сверхчеловеками, находящимися по ту сторону добра и зла. У нас удовлетворены все инстинкты, не существует неразделенной любви и неутоленного голода. Можно сколько угодно купаться в излишествах, медицина восстановит истощенные силы. Только пресыщенность и скука наши враги. И тут появляется Иллюзион, который затрагивает самые основы нашей психики, он дает нам сопереживание на последней грани, за которой уже нет ничего. И тем излечивает. Да что там, вы сами сейчас убедитесь. Пойдемте, – сказал он и потянул Луку за собой.

Куда делись его сдержанность и надменность, он едва не дрожал в нетерпении и предвкушении, и Лука, скорее озадаченный, чем заинтересованный, послушно последовал за ним.

Солнце, залив крыши оранжевым золотом, спряталось за ближайшими домами; день клонился к вечеру.

Глава 54

В эту тихую летнюю ночь Луке исполнилось двадцать лет. Он сидел в кресле под цветущим вишневым деревом и смотрел с высоты на мирно протекающий внизу разлив огромной реки, на дрожащие столбы множества огней на воде, на которых держались скользившие мимо катера и яхты, на мрачную стену теряющегося вдали леса. Было тихо, спокойно и очень красиво. И пахло цветущей вишней. Ничто, кажется, не омрачало мгновения, все казалось мирным и прекрасным. Он смотрел на себя со стороны: вот ведь удачливая личность, сумевшая за несколько недель вознестись из мрачного дна пыльных улиц и деревенских площадей до Олимпа, где живут современные боги. И что же? Где довольная сытость? Где спокойствие пресыщенности? Ничего, кроме грызущей тревоги и беспокойства.

Открылась дверь и ярким прямоугольником легла ничком среди цветочных клумб высотного сада. Два темных силуэта проследовали оттуда к Луке, машинально кивнувшему в сторону соседних кресел. Лайма и Лок сели рядом. Все молчали. Луке не хотелось вспоминать их сегодняшнюю встречу в Иллюзионе. Происходившее там и разочаровало, и озлобило, но и принесло такую массу впечатлений, что он еще не разобрался, чего сейчас больше в нем преобладало: неприятия, как это и должно быть, или же опустошенной душевной сытости. Однако до сих пор было непонятно, почему этому извращенному мероприятию придавали здесь такое значение. Наверное, надо было пожить здесь несколько десятилетий, может, больше, учитывая обычное здесь бессмертие, пожить, привыкнуть ко всему, наполниться скукой, нестерпимым зудом скуки, чтобы с тайным наслаждением предаваться разгулу болезненного садизма.

Самое странное, что теперь, когда память о сегодняшнем Иллюзионе сохранила лишь сухие факты, а все самые ужасные эмоциональные подробности были извлечены из сознания, уничтожены вмешательством мнемотехнических процедур, он ощущал в себе какую-то искусственную, но полную гармонию, а также спокойствие и просто желание жить. Жить так же полноценно, как и недавно в Иллюзионе. Лука понимал теперь, почему Матиас так рьяно выступал за Иллюзион: для местных небожителей проблема скуки решалась столь кардинально лишь подобным способом.