Константин Бояндин - Издалека

Всё покрыто мхом, засыпано камнями, задушено травой. Никто не спасся, вспомнил монах и нахмурился. Захватчики долго искали подземный ход, но он оказался свежезасыпанным. Погребли ли его оборонявшиеся вместе со своими тайнами, или же только отрезали дорогу врагу, отступая к очередному рубежу — уже не выяснить. Он, наверное, может подсказать, подумал Унэн о флоссе, спокойно осматривающемся у него за плечами. Только спрашивать его я не стану.

Есть вещи, спрашивать о которых… словом, неправильно. Трудно подыскать нужное слово. Подобные события с точки зрения постороннего наблюдателя — не самое приятное зрелище. Словно личная жизнь лабораторных мышей, за которыми наблюдают бесстрастные и озабоченные своими задачами учёные.

Монах прикоснулся рукой к замшелому валуну и прислушался к собственным чувствам. Отозвалась ли каменная глыба на прикосновение или это плод его фантазии?

Он оглянулся. За его спиной находилось разрушенное святилище. Некогда оно представляло собой ступенчатую пирамиду из треугольных каменных плит. Девять постаментов стояли на возвышении; восемь из них пустовали. Статуи были снесены могучими ударами — местами выкрошился гранит постаментов; кое–где виднелись их жалкие обломки. Втоптанные в пыль, раздавленные в крошево.

Центральный постамент венчало изображение птицы.

Вернее, чего–то, весьма похожего на птицу. Ибо у птиц всё же не бывает рук, крохотных и на вид ненужных, что растут чуть ниже могучих крыльев — трёхпалых, снабжённых крючковатыми когтями рук. Венец из воздетых перьев придавал изваянию надменный вид. Глаза были молочно–белыми, как и остальная статуя… но очень уж походили на подлинные глаза, всего лишь прикрытые веками. Казалось, обратись к статуе, и она немедленно проснётся.

— Менвермориллидд, — прочёл монах и поспешно взглянул в «лицо» статуи. Она не отозвалась на имя. Когти «орла» нависали над постаментом; последний был явно маловат. — Какое длинное имя!

— Только Люди додумались изобретать короткие имена, — отозвался флосс, тоже рассматривающий изваяние. — Сила слова пропадает, слово становится просто звуками; суть имени теряется. Здешние жители не произносят звуков без необходимости. Во всяком случае, звуков священного языка.

Монах припомнил, что подлинное имя Шассима состоит из двенадцати частей; Шассим — не более чем «ложное» имя, для тех, кому не положено прикасаться к глубинной сущности флосса. Его, Сунь Унэна, имя, напротив, было ясным и понятным. И его народу подобное уважение к слову не очень–то свойственно. Слово ведь, в сущности, только маскирует подлинную суть мироздания.

Впрочем, каждая мысль имеет право на существование.

— Я знаю, о чём ты думаешь, — добавил флосс. — Но здешние жители придерживаются иных взглядов. Когда мы с ними встретимся, постарайся не забывать об этом.

Статуя выглядела ухоженной; отдельные фрагменты её словно вчера вышли из–под резца; камень был гладким, тщательно обработанным; вода, ветер и время не успели оставить на нём следов.

— Да он же совсем новый, — указал Унэн, придирчиво осматривая чудом сохранившуюся статую. — Как же он смог уцелеть? Что, захватчики побоялись его разрушить?

— Может быть, и так, — согласился Шассим. — Ты сам не ощущаешь чего–нибудь необычного?

Монах прислушался к внутреннему голосу. Тот помалкивал. Разве что… почти непреодолимое желание смотреть в прикрытые каменные глаза. Ну да это неудивительно. Многие шедевры, ни в коей мере магическими или культовыми не являющиеся, так же непреодолимо приковывают внимание. Само по себе это ничего не объясняет.

— Кстати, как ты узнал его имя? — поинтересовался целитель.

— Так вон же, на постаменте на… — монах удивлённо замолк. Потому что постамент, на котором вроде бы красовалась изящно вырезанная в камне надпись, был совершенно гладким. Без орнаментов. Без надписей. Четырёхгранная колонна со скруглёнными углами.

— Вот так, — прошелестел голос Шассима. — А ведь всё это время он постепенно теряет силу.

Монах медленно прикоснулся ладонью к постаменту. Статуя была в нескольких сантиметров от его лица; пахло от неё нагретым камнем, как и положено.

— Осторожно! — голос флосса вывел его из задумчивости. — Не прикасайся к когтям.

Действительно, каждый коготь был отточен, словно бритва. Монах поёжился. Неплохо старался неизвестный мастер! Полное подобие живого существа — если, конечно, оно когда–либо существовало. Бесконечно осторожно он опустил ладонь, подавив желание прикоснуться к каменным пальцам, охватившим края опоры.

— Я не помню, как ему приносились жертвы, — добавил Шассим, когда монах вновь вернулся на дорогу. — Но знаю, что он — бог непредсказуемый. Один из немногих, так и не соединившихся с Великими.

И отвернулся. Почти сразу же незримые нити, не позволявшие монаху отвести взгляд, лопнули. Более не казалось, что глаза вот–вот откроются. Бог потерял к ним интерес?

— Нам посылают сигнал, — произнёс флосс и монах повернулся в сторону, в которую смотрел Шассим. Огромный орёл парил к западу от них. Величественно описав в воздухе несколько широких петель, хищник спустился и исчез, постепенно став неразличимым на фоне облаков.

— Ты думаешь, что это нам? — удивился монах.

Порыв ветра, невероятный для тихого, солнечного дня, толкнул его в спину, вынудив сделать несколько шагов на запад.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Унэн, отряхивая ладони о рукава. — Во всяком случае, я предпочту идти сам.

То там, то сям из–под буйно растущей травы выглядывали отдельные, сильно пострадавшие от времени каменные бруски. Всё, что осталось от дороги.

— Все путешествуют, — произнёс Норруан задумчиво. Приоткрыл Книгу и поразился — последние страницы были исписаны иным почерком; крохотным, убористым, но очень аккуратным. Узнать бы, чья рука вписывает сюда то, чему суждено случиться (или что уже свершилось… где–то и когда–то). — Все путешествуют. Один я привык сидеть и никуда не двигаться… — он вчитался в бросившееся в глаза слово. Вздрогнув, подчеркнул его ногтем (хотя след моментально пропал) и позвал ворону.

— Слушай, — обратился он к ней и прочёл вслух: — «Игла, удерживающая твердь мира». Каково? Я–то думал, что Игла только здесь могла прийти кому–нибудь в голову…

Вьются строчки, вьются, излагают события, произошедшие неведомо с кем, неведомо когда. Вот только нет имён; вместо них на бумаге — лишь расплывчатые кляксы. Хотя и без имён Норруану были отчасти знакомы эти двое персонажей: монах неведомо какого монастыря и говорящая птица.