Джек Данн - Книга драконов

Прежде чем ответить, Нитц мгновение помедлил, позволив означенному искушению стать зримой картиной. О да, он видел, что таилось под слоями черных одежд. Бугры мышц, шрамы на белой, незагорелой коже. Руки, простое объятие которых с легкостью могло сокрушить ребра. Ему и в голову не пришло бы поддаться подобному «искушению» — вплоть до нынешнего момента. Да он, пожалуй, даже от предварительных ласк по косточкам рассыпался бы.

— Конечно же нет, святой отче, — сказал он, поморщившись должным образом. — Мы посвятили себя Господу и Его святой войне. Ее… неудобозримая внешность на самом деле благословение, оберегающее чистоту наших помыслов.

— Именно этого я от вас и ждал, — ответил отец Шайцен, — но я призвал вас в свою церковь не для того, чтобы обсуждать твой выбор спутницы. — Он нахмурился, лицо сделалось жестким. — Я призвал тебя по двум причинам. Это дьявол и твой отец.

При упоминании об этом последнем Нитц едва сдержал вздох.

— Я слышал, святой отче, их пути не единожды пересекались.

— Точно подмечено, — кивнул священник. — Несомненно, ты премного наслышан о бесчисленных победах, которые твой родитель одержал во славу Божию. Их подвиги — его и его возлюбленной булавы по имени Фраумвильт — стали легендой. Его оружие сокрушило языческих черепов больше, нежели любое другое, вздымаемое с именем Господа. — И он погладил рукоять своей булавы с чем-то вроде покаянного вожделения. — Моя собственная стальная невеста, Кренцвульд, в сравнении с нею всего лишь прогулочная трость.

— Не мне судить о достоинствах разных булав, святой отче, — сказал Нитц.

— И это верно.

Отец Шайцен неодобрительно покосился на секиру, пристегнутую у Нитца за плечами, и нахмурился, причем даже дважды. Первый раз — при виде варварского оружия как такового. А второй — оттого, что размеры секиры грозили молодого человека попросту опрокинуть.

— Мне рассказывали, — с нескрываемым недоверием в голосе начал священник, — что эта твоя… подружка пролила немало языческой крови. Скажи мне, как ее зовут?

Его ожидающий взгляд заставил Нитца вздрогнуть. У него округлились глаза, губы силились что-то произнести. Вот он и оказался между молотом и наковальней. Спереди хмурится отец Шайцен, затылок буравит ревнивый взгляд сзади…

— Вольфрайц, — неожиданно прогудел низкий голос из-за спины.

Нитц оглянулся, и сестра Мадлен кивнула ему.

— Моя спутница не ошиблась, — сказал Нитц. — Вольфрайц. Иной раз мне бывает трудно выговорить это имя. Оно внушает мне тот же страх, что и язычникам.

— Хорошее, боговдохновенное имя, — кивнул отец Шайцен. — Твой отец одобрил бы если не происхождение секиры, так ее титул. Он был истинным воином Божьим: происхождение значило для него куда меньше того милосердия, которое можно было привнести в мир. — Его губы чуть тронула улыбка. — Сам он немало милосердных дел совершил. И все же он не был Господом Богом. Оставался один враг, победить которого ему не было дано. — Запустив руку в недра своего одеяния, отец Шайцен вытащил свиток, обветшавший по краям, скрепленный алой печатью. — Я имею в виду самого дьявола!

— Надеюсь, — сказал Нитц, — святого отца не оскорбит мое недоумение. Мой родитель, при всем своем воинском величии, не мог надеяться победить извечного врага… — Нитц помедлил, сглотнул и продолжил: — Или у тебя, святой отче, юмор такой?

Тут ему пришлось очень тщательно следить за выражением своего лица, потому что глаза отца Шайцена сузились, а рука поползла к рукояти булавы. Впрочем, к такой реакции Нитц давным-давно привык. Крестоносцы часто так поступали, если слышали незнакомое слово.

— Да, — сказал наконец отец Шайцен, — это я так шучу.

Нитц отважился тихонько перевести дух.

— Как бы то ни было, — продолжал отец Шайцен, — сейчас я говорю о дьяволе, лишенном возможности хитрить, лгать и обманывать. — И он погладил свиток с той же любовью, с какой касался бы одного из своих шрамов. — О созданиях, напрочь лишенных какого-либо лукавства. Которые суть зло в его чистейшей, самой, так сказать, честной форме. Если только зло способно на столь откровенную честность. — Его глаза были двумя холодными камешками. — Это драконы.

— Драконы, святой отец?

Свою следующую мысль — о том, что драконы были мифическими созданиями, порождениями то ли страха, то ли беспробудного пьянства. — Нитц предпочел оставить сугубо при себе. Крестоносцы очень не любили, когда их слова подвергали сомнению.

— Я говорю об одном из них. Конкретно — о Зейгфрейде.

— О Зейгфрейде?

— Ты меня позлить решил? Каждое слово переспрашиваешь!

— Нет-нет, святой отче, я ничего такого… Прошу тебя, продолжай!

— И продолжу. — Отец Шайцен сунул Нитцу свиток. — Это существо, называемое Зейгфрейдом… — он сделал паузу и пристально посмотрел на Нитца, потом заговорил снова: — являет собой одного из множества провозвестников дьявола на земле. Видел ли ты когда-либо такого, юный вассал?

— Зейгфрейда? Именно его, святой отче?

— Я смотрю, твой так называемый юмор весьма напоминает любимое оружие твоего отца, — зарычал крестоносец. — Такое же тупое, только людей по головам бить. Нет, в вашем фамильном древе что-то определенно не так.

— А по мне, — сказал Нитц, — остроумие моего отца было отточено, как меч, носить который было прениже его чистоты.

— Я видел однажды дракона, вассал, — продолжал отец Шайцен. — Шкура цвета крови, крылья, затмевавшие солнце, адское пламя из пасти… И ему, точно самому дьяволу, было без разницы, кого поразить на поле битвы — язычника или крестоносца!

— Премерзостная картина, святой отче, — потихоньку ощупывая свиток, сказал Нитц. — Значит, ты хочешь, чтобы я передал это послание в храм, который достоин разделаться с подобной тварью?

— Таково было распоряжение, ниспосланное Советом трех нашего ордена, — изрек отец Шайцен. — Но, как я уже говорил, мне отнюдь не чуждо милосердие. А посему я передаю этот свиток тебе лично.

— Мне, святой отче?

— Именно так, вассал. Если окажется, что Зейгфрейд для тебя слишком силен, что ж, мы с ним разберемся. Однако теперь я считаю правильным предоставить тебе шанс заслужить Фраумвильт… почтив таким образом память твоего отца и сразив прислужника зла, справиться с которым у него не хватило сил.

Нитц трудно сглотнул. Он не особенно понимал, что за послание только что вручил ему отец Шайцен, и тем более — как ему следовало реагировать. Его и в вассалы-то произвели всего год назад, вместе с прочими молодыми, успевшими доказать, что годятся на нечто большее, нежели исполнение обязанностей оруженосца. Он и предполагал в дальнейшем заниматься тем, чем обычно занимались вассалы, — скакать по полям сражений, доставляя послания из одной церкви в другую. Борьбы с провозвестниками зла на этом пути не предполагалось.