Ольга Григорьева - Ладога

Тяжелые кованые засовы заскрипели, замыкая за нами крепкие двери кузни. Из одной темницы, да в другую. Не велика разница, а все-таки светло билось сердце и почему-то не страшил Меславов гнев. Изок заглянул мне в лицо и, заметив блуждающую на губах улыбку, сказал:

– Это тело твое пока взаперти, а душа из неволи уже вышла. Нет теперь над тобой никакого суда, кроме своего да божьего.

– А Князь? – спросил я робко, боясь поверить в страшную и упоительную правду.

Изок засмеялся, шепнул:

– Нет и Князя.

Стрый заложил последний засов и огляделся. Все, словно проснувшись, тоже заозирались.

Мне и раньше доводилось в кузне бывать, но подобной не видел. Узкие и длинные, словно щели, окна перегораживали толстые железные прутья. Посередке кузни таращился, будто удивляясь нашему появлению, круглый зев волчьей ямы, где в старые времена выплавляли железо. В ней давно не было нужды, поскольку за горнами и лавками, приютившими хитрый кузнечный инструмент, я заметил сыродутную печь. В большом плетеном коробе лежало оружие. То, что подарил нам кузнец. Не забыл ведь забрать, принести туда, где оно понадобится…

Медведь лениво прошел вдоль лавок, пробуя на вес обжимки, зубила, клещи и молоты, и с наивностью ребенка заглянул в жерло печи. Словно не бежал он из Княжьего плена и не прятался, загнанный, в кузне, а зашел меж делом к Стрыю в гости поглазеть на кузнечное ремесло. Бегун, наоборот, поняв, что натворили, речи лишился, лишь открывал и закрывал рот, не издавая ни звука, словно пойманная рыба, беззвучно молящая рыбака о воде. Беляна к переменам привыкла и теперь с интересом наблюдала за действиями Медведя, а Лис, отдышавшись, спросил:

– Не боишься, Стрый? Спалят теперь твою кузню. Да и нас всех заодно.

Изок, мягко ступая, подошел к брату, улыбнулся:

– Сказать?

– Погоди, пускай они от первого исполоха очухаются, а там и расскажешь. – Стрый полез на лавку, пошарил под балкой и вытянул длинный железный прут. Затем, ловко орудуя ножом, вспорол утоптанный земляной пол и добыл оттуда горшок. Словно чародей, он вытянул из горшка сырые тонкие ломти мяса, надел их на прут и, запалив печь, повесил жариться над огнем. Мне казалось нелепым, что можно вот так, спокойно, сидеть и вдыхать сочный мясной аромат, когда из-за узких окон раздаются злобные выкрики и взметнется вскоре багровое пламя, пожирая копленное годами имущество. Стрый напомнил мне Чужака. Так же равнодушно-спокойно смотрел он на суету вокруг, так же хладнокровно принимал решения…

– Стрый, а почему ты нам помогать решил?

Лис, мучимый любопытством, все же не утерпел. Я бы тоже хотел узнать, но молчал. За помощь благодарить надо, а не докапываться – почему да зачем? Захочет кузнец, так сам скажет. Стрый покосился на Лиса глубокими озерными глазами:

– Не я помогать решил, а Изок. Я за меньшого брата в ответе, вот и не пустил его одного…

Изок расцвел радостной улыбкой. Вот бы не подумал, что весельчак и болтун Изок станет нас выручать! Теперь и у меня засвербило внутри любопытство. Благо, бондаря просить не пришлось, сам заговорил:

– Гости вы, а гостей обижать негоже. Потому и надумал помочь…

Лгал Изок. Не было в его взгляде той беспечной простоты, которую выказывал словами. Билась в нем радость да не светлая, а злая, будто свершилось нечто, давно задуманное, темными одинокими ночами прошенное у богов. Я отвернулся. Не мог смотреть на лживые улыбающиеся губы. Перевел взгляд на кузнеца, и померещилась в его устремленном на брата взоре жалость. Так благополучные смотрят на убогого калеку.

На улице зашумели громче. Что-то там творилось, и, пожалуй, нам это несло мало хорошего. Лис приник к оконцу. Бегун потянулся через его голову.

– Никак, сам Князь, – удивленно прошептал он. – А это кто, возле?

– Где? – Толкаясь, Лис неуклюже подтянулся, и оба чуть не свалились на пол.

– Уходим. Не след нам с Меславом встречаться. – Стрый, напрягшись так, что, казалось, кровь брызнет через побагровевшую кожу, сдвинул наковальню и прикрикнул на Лиса с Бегуном:

– Нечего глазеть! Оружие берите, мясо, порты запасные да все прочее для долгого пути.

Те не поняли, как можно уйти из запертой кузни, но подчинились. Я прикинул в руке меч и удивился его приятной тяжести. Не всегда я с рогатиной ходил, учил меня отец и ратному делу, но мечи, которые доводилось держать в руках, в сравнение не шли с этим, дареным. Были они ненадежны, грубы да коротки, словно ножи. А этот поблескивал граненым боком и в руке лежал, словно под мою ладонь деланный.

– Пособи-ка. – Стрый подозвал Медведя и, разгребя руками землю под наковальней, обнажил большое медное кольцо, вросшее в пол. – Дернем!

Плечом к плечу, они казались монолитной скалой. Одновременно рванули кольцо вверх, ухнули дружно – и поднялась Мать-сыра земля! Я шарахнулся. Изо всех богов лишь Волот грозился землю поднять и то – грозился, не пробовал, а кузнец с охотником подняли! Кабы не восхищение, затмившее глаза, увидел бы я под слоем глины и песка круглый кованый щит, а под ним черную дыру лаза. Но не рассмотрев, глазел остолбенело, пока Изок не нырнул под вывороченный щит. Лис замер, не решаясь последовать его примеру.

– Не стой пнем! – прикрикнул на него Стрый. – Ход тут еще с незапамятных времен. Недолго проползешь, а там и Мутная будет.

– Что, прямо в реку? – ужаснулся Бегун.

– Нет. – Кузнец крякнул, досадуя на нашу непонятливость. – Берег. Левее вала.

До Лиса дошло, и, перестав пререкаться, он исчез следом за Изоком. Мне не хотелось спускаться под землю, и уж никогда бы не поверил, что, словно земляной червь, буду извиваться всем телом, пытаясь продвинуться хоть на вершок в темноте длинной норы.

Лаз был так узок, что приходилось двигаться, толкаясь лишь пальцами ног и подтягивая кажущееся нелепо громадным тело судорожными рывками. Но хуже всего был страх. Вечный страх человека перед мрачными подземными супругами – Оземом и Сумерлой, скопившими в глубинных своих хоромах сказочные богатства. Не любят подземники людей, раздражают их хитники, алчущие сокровищ. Лишь мертвые угодны этим богам – холодные да покорные. Но приходит зима, и под белым покрывалом, обнявшись, засыпают боги. Потому что и их жестокие сердца знают любовь, и зимний сон сливает их вечные души воедино, даруя блаженное отдохновение от труда скопидомного да караульного. Но сейчас гулял по полям червень, золотились спелые колосья и бушевала злоба потревоженных нами богов. Сжимался узкий лаз, не желая выпускать людей из своих холодных объятий.

– Мать-земля, – взмолился я беззвучно, – пожалей Даждьбожьих внуков, дай хоть раз еще взглянуть на светлое солнышко.

Материнское сердце мягко, зла не помнит, и расступилась земля, раскрылась синим небом, закатным солнцем и речной прохладой.