Константин Соловьев - Геносказка

На голове остались клочья волос, но спускались они не на лицо, а на хрипящий и булькающий обнаженный череп, прилипнув к нему как ржавые водоросли. Одного глаза у существа не было, а другой, лишенный века, перекошенный, взирал на детей с полным безразличием.

Существо двигалось неровно, шаталось из стороны в сторону, с трудом удерживая равновесие, ноги почти его не держали. Гензелю вспомнился игрушечный скелет на ниточках, что показывали на прошлой ярмарке. Только тот был безобидным, с нелепой улыбкой от уха до уха, а этот хрипло рычал, скаля остов рта — бездонный черный провал, из которого торчали в хаотическом беспорядке белые осколки зубов.

Гензель заорал и попытался толкнуть свое тело вперед, но пол, состоящий из гладких мышечных волокон, скользил под пальцами.

Гретель, задыхаясь от ужаса, пыталась тащить его. Чудовищное существо, бывшее когда-то прекрасной геноведьмой, захрипело, на его грудь из пасти полилась пузырящаяся кровавая слюна. Когда оно шло, неловко переваливаясь с ноги на ногу, на его голове шипели волосы, соскальзывая с черепа вместе с кусками мягкой плоти и шлепаясь на пол. Единственный глаз смотрел прямо в душу Гензелю, и, хоть он был лишен всякого выражения, Гензель увидел в нем свою неотвратимую смерть. Ужасную, полную муки, тягучую — прямо здесь, на мокром полу лаборатории.

В несколько шагов геноведьма оказалась возле детей. Несмотря на всю свою неуклюжесть и скрежещущие кости, выдающиеся из тела подобно занозам, ведьма еще умела быстро двигаться. Она не обращала внимания за остающийся за ней кровавый след, как и на сползающее по ее костям мясо. Она чуяла добычу и стремилась до нее добраться.

Сладкие непослушные биологические образцы.

Вкусное и свежее детское мясо.

Гензель видел, как потеки плоти и крови стекают с ведьмы на него, заляпывая штанины бурыми брызгами, и изо всех сил упирался руками в пол. Он чувствовал вонь, исходящую от ведьмы… вонь, подобную той, что ощущал лишь однажды, когда квартероны из соседнего квартала забили и сожгли в земляной яме свалившуюся от тифа корову.

Едкая, проникающая через все щели прямо в душу вонь гнилой требухи и запах паленой кости.

Она была совсем близко, в одном шаге — распадающееся, ворчащее, дергающееся месиво из плоти и кости. Какая-то крошечная часть Гензеля, не поддавшаяся панике и сохранившая наблюдательность, отметила, что даже кости ведьмы не похожи на человеческие — слишком тонкие, с острыми непривычными суставами, сероватые. Они располагались в тех местах, где у человека их быть не могло, местами соединяясь в настоящий костяной доспех. Там же, где они были обломаны, вместо костного мозга на пол сочилась густая волокнистая субстанция.

«Сколько же в ней человеческого? — спросила сама себя эта крошечная часть Гензеля. И сама же себе ответила: — Ноль».

Ведьма протянула руку к Гензелю. Плоть облезла с нее кусками, отчего рука походила на разварившуюся в похлебке суповую кость, бледно-багровую, в лохмотьях, бывших когда-то кожей. От нее все еще валил пар, а воздух вокруг обратился бледно-кровянистым туманом. Не в силах пошевелиться, он наблюдал, как движется эта ужасная рука. На одном пальце даже сохранился наманикюренный ноготь — он выпирал из кровоточащего мяса аккуратным ровным полукругом.

Гензель понял, что через секунду эта рука сомкнется на его горле. Успеет ли он почувствовать прикосновение колючих костяных пальцев, прежде чем они сожмутся, разрывая его трахею и шейные позвонки, медленно отделяя голову от туловища?..

Гретель, увидев занесенную руку чудовища, вдруг выпрямилась, прикрыв своим тщедушным телом брата.

— Не его! — крикнула она звонко, как никогда не кричала. — Меня бери, подлая старуха! Это я сделала!

Ведьма осклабилась, в ее пасти сомкнулись торчащие во все стороны зубы и захрустели от усилия, несколько из них выпало. Наверно, это означало улыбку. Но то, что хорошо смотрелось на мраморной гладкой коже, ничем не походило на оскал скелета.

Ведьма махнула рукой — и Гретель бесшумно отлетела в сторону. У ведьмы, даже искалеченной в чреве Расщепителя, было достаточно сил, чтобы разорвать ее на части, но ей не терпелось дотянуться до Гензеля.

Раненой крысой скользнула по краю сознания мысль — ведьма намеренно не убила Гретель. Она хочет сперва убить Гензеля, а потом заняться своей бывшей ученицей. Неторопливо и без спешки.

Существо, бывшее когда-то прекрасной женщиной, нависло над Гензелем, распахнув свою изуродованную пасть. Носа у нее тоже не осталось, вместо него темнели провалы, исторгающие облачка пара.

По скулам медленно ползли комья перемешавшейся с кожей мышечной массы с неровными бугорками хрящей. Взгляд ее единственного глаза ослепил Гензеля, пригвоздив его к полу и иссушив остатки сил. Взгляд полнился нечеловеческой ненавистью, чистым ее излучением, смертоносным и яростным. Этот глаз будет последним, что он увидит.

Гензель понял, что ему не спастись. Перевернулся на спину, пытаясь вскинуть руки для защиты, и понял, что не сможет и этого. Слишком мало сил. Но и страха больше не было. Была глухая тоска, так и не превратившаяся в слезы. Бедная Гретель… Сейчас ведьма размажет его по полу, а потом вернется к ней.

Он хотел зажмуриться, но глаза замерзли, веки распахнулись во всю ширь. Сейчас в его глазах, должно быть, отражается оскал ведьмы… И будет отражаться даже тогда, когда глаза сделаются мутными, пустыми и мертвыми.

Ведьма шевельнулась, протягивая к нему свои дымящиеся лапы в коросте отваливающейся плоти. Гензель попытался закричать, точнее, его тело попыталось закричать, сознавая, что все сущее сейчас перестанет быть, а сам он превратится в крохотный комок бесконечной боли, тающий, меркнущий, уплывающий…

Но вместо скрежета костей по собственному горлу он вдруг услышал совершенно другой звук. Серебристый звон разбитого стекла.

Ведьма замерла, то ли удивленная, то ли сбитая с толку. По ее лицу, шее, груди, смешиваясь с кровью, летели осколки стекла, крошечные и блестящие неровные бусины. И вода. Вода хлынула, срывая лохмотья еще держащейся кожи, разбиваясь сверкающими водопадами о торчащие осколки костей. Ведьма издала короткий глухой рык. И только тогда Гензель увидел за ее спиной Гретель. Все еще держащую в руке неровно обломанное горлышко стеклянной реторты. Глаза ее были прищурены и решительны.

Вода?

Сестрица, ты решила ударить ее бутылью с водой?..

Гензелю хотелось застонать. О Человечество, зачем?

Только в глупых историях ведьмы тают от обычной воды. Но Гретель никогда не любила таких историй, с самого детства. Неужели на самом деле она верила в подобные глупости и теперь, когда их жизни висят на тончайшем волоске, позволила себе действовать инстинктивно?..