Андрей Лазарчук - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I

Выживших в сече хороборцев горожане разобрали по домам: омывать раны и обихаживать. Раненые бредили и стонали, два городских лекаря не отходили от них. И к вечеру воины, несмотря на все хлопоты лекарей, начали умирать – почему-то те, чьи раны опасения не внушали. А потом стали умирать те, кто даже и ран-то особых не получил. Пролетел слух, что конкордийские светлые мечи сделаны из отравленного железа, потом – что это чары… Откуда-то привели колдуна, молодого ещё беловолосого и красноглазого парня. Он долго разводил кощуны, помавал руками и наконец сказал, что никаких чар в окрестностях нет, а умирают славы просто от нечеловеческой усталости. Дайте им вина, сказал он ещё, дайте им вина, и пусть пьют, пусть смотрят друг на друга и радуются тому, что живы. Дайте им почувствовать, что они живы…

Так и сделали, и всё равно за вечер и ночь ушли от людей девятнадцать воинов, выживших в самой жестокой сече, что была на памяти живущих, и даже почти в этой битве не раненых. Не выдержали сердца…

А после полуночи несколько конкордийских кораблей, стоящих невдалеке от места высадки десанта, вдруг охватило жаркое нефтяное пламя. Это подошёл от кесарских земель лодочный флот.

Глава третья

Кузня

Саня так и не уснула в эту ночь, хотя снотворное ей было назначено и дано. Возвращённая память болела – чисто физической болью, как болит замёрзшая и вдруг отогретая рука или нога. Две вещи беспокоили её: во-первых, всё же осталось совершенно неизвестным, где она была последние два месяца, а во-вторых, вспомнившееся казалось ей чем-то не до конца настоящим: будто заученный урок или роль.

Актриса, которая помнит только пьесы, в которых играла, но полностью забыла свою настоящую жизнь…

И третье, дремлющее где-то внутри первого и второго: почему там, во дворе, она знала, что ей грозит опасность, и бросилась бежать?

Всё это было так мучительно, что Саня с трудом сдерживала себя, чтобы не зареветь в голос. Тётки спали, храпя на разные голоса. По коридору изредка шлепали или шуршали чьи-то шаги…

Стены над головой стояли незыблемо. Очень маленькая ущербная луна проплывала в просвете.

Под утро она забылась, и её тут же разбудили, чтобы сделать уколы. Она ещё задремывала несколько раз и не пошла на завтрак.

Сане удалось уломать и подкупить санитарочку Фатиму спуститься в гардероб – правильнее сказать, склад верхней одежды, но его называли гардеробом – и достать из её мешка джинсы. Потом она выстирала их в ведре и вывесила за окно сушиться. Никто из персонала не заметил такого нарушения установленного порядка.

На перевязке доктор Борис Михайлович осмотрел её колено, потом перевёл взгляд на неё, выпятив нижнюю губу. Он был лыс и роскошно бородат. Халат не сходился на могучей волосатой груди.

– Похоже, красавица, что этой ночью тебя подменили, – сказал он. – Не убегай, я начальника позову, ему будет интересно…

Он вышел и тут же вернулся с завотделением, старым коротеньким человечком с черепашьими глазами.

– Вот, Саид Саидович, о ней я вчера говорил…

Саид Саидович близоруко осмотрел колено, потрогал его и понюхал. Покачал головой.

– Анализы вчерашние уже есть?

– Да. Как и положено было: лейкоциты за двадцать шесть тысяч перевалили…

– Знаешь, Боренька, что это мне напоминает? Когда в сорок седьмом только-только-только появился пенициллин, всё вот так же восстанавливалось – на второй-третий день. Флегмоны можно было не вскрывать…

– Но уже давно не сорок седьмой.

– Что же делать. Отнесём к казусам. Пусть лучше так, чем наоборот.

– Хотя наоборот бывает значительно чаще…

Потом, отправляя её из перевязочной, Борис Михайлович заметил:

– Хорошую ты где-то, красавица, заразу подцепила. Поделилась бы, что ли…

– Да я бы с радостью, – растерялась Саня. – Ну – не помню, и всё тут.

– У меня был подобный случай, – сказал Борис Михайлович. – Ещё когда учился. Я Томский заканчивал. Познакомился с одной… ну, неважно. И вышло так, что познакомился пьяный. Пошли к ней домой, всё хорошо. Сговорились на завтра. Купил цветы, коньяк – иду. И тут начинается… Не могу найти дом! Всю округу обшарил – нет дома. Мимо которых проходили – стоят, киоск газетный – стоит, дерево такое приметное – стоит, а того дома нет. Час искал. В расстройстве в скверике сел и полбутылки коньяка на кишку бросил. Иду обратно, настроение как у Муму в лодке… вот он, дом. Где ему положено. Зашёл… И все четыре года, пока институт не закончил, ходил я к ней – но попасть в этот дом мог только после полбутылки. И лучше коньяка. Трезвый же – никак. Такой вот заколдованный был дом…

– Вам легче, – засмеялась Саня. – У вас хоть такой ключик имелся…

После второго укола в живот она неожиданно уснула, еле добредя до палаты. Вечером пришли девчонки и музыкантша Ольга Леонидовна, принесли тёплый свитер, домашние тапочки, котлеты в кастрюльке и всякие фрукты. От их присутствия Сане сделалось очень неуютно. То есть она вдруг поняла, что ей неуютно, что она напряжена и ждёт чего-то плохого, очень плохого, а гостьи её производят необязательный шум и всяческие движения, которые мешают видеть и понимать то, что на самом деле творится вокруг.

У неё вновь было примерно то же чувство, что и тогда, в Машкином дворе: скрывайся! Исчезай! Тебя вот-вот увидят…

Когда подруги и преподавательница ушли (подруги? Саня вдруг поняла, что ничего к ним не чувствует…), она ещё раз попросилась в душ и пронесла туда завёрнутый в бельё револьвер. Там она привычным жестом (привыкла? когда успела?) откинула барабан и вытряхнула патроны в ладонь. Все целые. Но и – последние. Она откуда-то знала, что патроны эти гораздо большей мощности, чем та, на которую рассчитано оружие, поэтому каждый выстрел крайне рискован. Ещё она знала, что отдача очень сильная, держать револьвер нужно двумя руками и при стрельбе напрягать локти. Она потрогала лоб. Под волосами побаливал свежий рубец…

Может быть, этим мне и отшибло память, подумала она мельком и не всерьёз.

Интересно же я жила эти два месяца…

В эту ночь она легла в джинсах и свитере. Револьвер и волшебный бумажник – теперь в нём было полторы сотни тысяч рублей истёртыми и даже обтрёпанными по краям купюрами – она завернула в больничное полотенце и засунула под свитер. Спать ей не придётся, она это знала.

Алексей, подумала она. Разумеется, я его помню!..

Этой уверенностью она намеревалась пробить воздвигнутую в памяти тёмную стену. Ничего она не помнила…

И поэтому отскочила от стены, как мячик.

Третьи сутки Алексей почти не отходил от машины. Он нашёл себе неплохое убежище: во дворе частного домика, покинутого хозяевами. На заборе известью было выведено: "Продаётся на слом".