Багровый прилив (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

Завтрак герцога был коротким и лёгким, Рене Лев не желал перетруждать чрево, памятуя о советах своего врача, говорившего, что кровь после обильного приёма пищи приливает к желудку и голова соображает из-за этого хуже. На встрече с королём герцогу нужна была ясная голова.

Сняв с тарелки салфетку, он обнаружил, что на обратной стороне её написано чьей-то торопливой рукой: «Не ходите к королю, вас убьют». Завтракавший в одиночестве, чтобы собраться с мыслями, герцог несколько мгновений изучал эту надпись, после чего в ярости скомкал злополучную салфетку и швырнул её на пол.

— Не посмеет! — заявил он непонятно кому, поднимаясь из-за стола.

Аппетит пропал совершенно, и герцог взял с собой лишь фарфоровую бонбоньерку с ранним халинским виноградом. Он ел по одной виноградине, кидая их рот, и шагал по коридорам Амбуазского замка в одиночестве. Чего может бояться почти всемогущий герцог Фиарийский, человек, который владеет Эпиналем? Рене Лев отлично знал, что его за глаза давно уже зовут «королём столицы».

Герцог без страха вошёл в королевское крыло замка. Двое стоявших у лестницы гвардейцев пропустили его без единого слова. Виноград в бонбоньерке почти закончился, и Рене Лев уже подумывал, куда бы пристроить её. Он оглядел небольшую приёмную, в которую превратили комнату для слуг, граничившую с королевскими покоями. Но все столы здесь были заняты. За ними сидели скромно одетые дворяне, скорее всего, из числа той самой дюжины верных королю людей. Не таких и верных, если судить по разговору с их предводителем. Они не то играли в киркат или чатурангу, не то изображали игру, склонившись над досками. Таким, как эти господа, ближе кости или карты, однако королевская приёмная не место для подобных развлечений.

— Ваша светлость, — обратился к герцогу королевский секретарь, вместе с двумя гвардейцами дежуривший у дверей в покои его величества, — его величество благодарит вас за пунктуальность и ожидает вас.

Напольные часы, стоявшие в углу приёмной, пробили шесть раз, подтверждая слова секретаря. Их размеренные удары заставили дворян оторваться от игры, но к шестому все снова склонились над досками. Перед герцогом Фиарийским распахнулись двери королевских покоев, и он, миновав гвардейцев и секретаря, вошёл в переднюю.

Конечно же, его величество не мог ограничиться лишь одной комнатой — в общей сложности его покои насчитывали их пять штук, и это только те, где обитал сам король. Ещё с полдесятка были выделены для его свиты и слуг, а две занимал кардинал Рильер.

В передней, через которую герцог хотел пройти в кабинет короля, он увидел шестерых скромно одетых, как и те, кто остался в приёмной, дворян. Они как будто преграждали путь герцогу к дверям кабинета. Однако Рене Лев не обратил на них внимания и сделал несколько уверенных шагов, закинув в рот последние виноградины из бонбоньерки.

Тут он услышал топот ног за спиной и, обернувшись, увидел, что дворяне, игравшие в приёмной, вслед за ним торопливо вошли в переднюю. Двери за их спинами закрылись.

Только тогда Рене Лев обратил внимание, что руки всех их нетерпеливо тискают рукоятки кинжалов, заметил поджатые губы и взгляды, какие бывают лишь у людей, собирающихся совершить убийство.

И всё же герцог Фиарийский сделал ещё несколько шагов к дверям королевского кабинета. Это стало своего рода сигналом для окруживших его, но державшихся на расстоянии, будто псы вокруг кабана, дворян.

Первым не выдержали нервы у молодого фианца де Монсерьяка. Выхватив кинжал, он в два прыжка оказался почти вплотную к герцогу и всадил своё оружие ему в живот. По самую рукоять. Рене Лев, не ожидавший такой подлости, не успел даже положить ладонь на эфес шпаги.

— Умри, предатель! — закричал с пеной у рта Монсерьяк, выдёргивая из раны кинжал и замахиваясь для нового удара.

Опомнившийся герцог Фиарийский обрушил на лицо фианца фарфоровую бонбоньерку — осколки бесценной цинохайской керамики, какую не умели делать в Святых землях, и последние виноградины вместе с кровью и парой зубов Монсерьяка посыпались на пол. Рене Лев, оправдывая свою репутацию отменного бойца, успел сжать пальцы на эфесе шпаги, вот только остальные убийцы не сильно отстали от Монсерьяка. Герцогу вцепились в руки, не давая выдернуть оружие из ножен, и одновременно на него со всех сторон посыпались удары кинжалов. В грудь, живот, плечи, несколько попали в лицо, но лишь рассекли кожу, оставив длинные, обильно кровоточащие порезы.

Подобно хищнику из саванн Чёрного континента, облепленного гиенами, герцог Фиарийский взревел и сделал несколько шагов по направлению к королевскому кабинету. Это был не крик убиваемого человека, но воистину рёв умирающего от чужих клыков и когтей льва. Его взяли числом, ему не дали обнажить оружие для своей защиты, он должен был пасть под градом ударов, пронзивших его лёгкие, поразивших печень и почки. Он должен был захлебнуться кровью. Но он сделал ещё три невероятно тяжёлых шага, волоча на себе своих убийц, и лишь тогда силы его иссякли, ноги подогнулись, и Рене Лев, герцог Фиарийский, рухнул на пол.

— Предательство! — нашёл в себе силы выкрикнуть он. — Какое предательство!

И вдруг, как будто ненависть к убийцам придала ему сил, герцог начал подниматься на ноги. Дворяне, замершие с окровавленными клинками в руках, наблюдали за тем, как он медленно, словно вставая из могилы, поднимается с пола. Все были так ошеломлены этим невероятным зрелищем, что могли лишь стоять и смотреть.

Каких невероятных усилий стоил герцогу этот подъём, знает один Господь. Но Рене Лев встал на ноги среди расступившихся в страхе убийц. Он был весь покрыт собственной кровью, костюм его был разорван, почти безумный от боли взгляд его остановился на д’Эперноне, стоявшем в углу, опершись локтем на изящный высокий столик. Королевский фаворит был одет куда более роскошно, нежели этой ночью, на пальцы его вернулись кольца и перстни с драгоценными камнями, на шее же висела привычная толстая золотая цепь. Д’Эпернон держался в стороне от набросившихся на Рене Льва убийц, и костюм его был в полном порядке. Он не обнажил ни шпаги, ни кинжала. Герцог Фиарийский шагнул в его направлении. Он сильно покачнулся вбок, но сумел устоять и сделал ещё один шаг. Всё так же не обнажая оружия, д’Эпернон ножнами шпаги оттолкнул от себя наступающего герцога. Того сильнее повело в сторону, он попытался опереться о стену, на ней осталось кровавое пятно. Однако силы окончательно оставили Рене Льва, и он повалился на пол. Под ним тут же начала растекаться лужа крови.

Самый набожный из бедных дворян, уроженец горной провинции Васкония по имени Бельгард, склонился над ещё дышавшим герцогом.

— Пока ещё теплится в вас искра жизни, просите прощения у Господа и короля, — призвал Бельгард умирающего герцога Фиарийского.

— Помилуй меня, Господь, — произнёс почти неслышно тот и испустил дух.

Всё это время его величество ждал за дверью своего кабинета. Как и было условлено, д’Эпернон открыл её, когда герцог Фиарийский скончался. Тогда король вышел в переднюю и замер над телом Рене Льва.

— Господь мой, как он велик! — промолвил король. — Мёртвый ещё больше, чем живой! — и первым снял шляпу, отдавая последнюю дань своему врагу.

Остальные, кто не потерял головной убор, когда убивал герцога Фиарийского, последовали его примеру.

Завершение рассказа, в привычной для Джованни делла Банда Нере краткой манере, заставило графа де Кревкёра побледнеть. Он крепче сжал поводья, отлично понимая, отчего многие убивали тех, кто принёс им дурные вести. Вот только от самих вестей таким образом не избавиться, и всё же руки лучше держать подальше от ольстр. Слаб человек перед иными соблазнами, и граф не был лучшим из людей.

— Дюжина, — произнёс де Кревкёр, лишь бы сказать хоть что-нибудь. — Дюжина убивала его, не дав даже оружие обнажить.

— Верно, — кивнул Джованни. — А сейчас к Водачче скорым маршем движется армия, ведомая свежеиспечённым маршалом Адранды д’Эперноном, получившим в придачу к жезлу ещё и герцогский титул. Воевать с Адрандой Совету Высоких оказалось не с руки, а потому мои «чёрные полоски» покидают окрестности Водачче. Остальные полки уже распущены, а ландскнехты, скорее всего, маршируют обратно в Билефельце.