Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

— Да ничего, в общем. Умный вы человек, всё с лету берете.

И вот они вступили в маленький укрепленный городок с церковью посреди довольно обширного ровного места, ратушей и жиденькими торговыми рядами.

Здесь был не просто пятничный рынок: весь город был торжищем. Попадалось всякое. Кто по дешевке сбывал серебряные блюда, кубки, футляры, нечто скрученное и сплющенное: это было добыто честным грабежом или составляло трудовую долю военной десятины. Кто вытащил из дому последний скарб — надбитый горшок, домотканый половик и скамью с хилой ножкой. Стопками лежала одежда, новая и истрепанная, с вотканной золотой нитью или вся в заплатах. Один чудак разложил на рядне фолианты — чуть обгорелые по краям, покоробленные, с дырами в тех местах, где переплет украшали некогда медные уголки. Леонар потянул туда всю компанию, как мощный пес, учуявший лакомый кусок — своего хилого владельца. Было тут и насущное: редко и скудно торговали едой, с чувством собственного достоинства — оружием (сам добыл, с бою!), втихомолку, обиняком предлагали пленных. Эти торговцы бросали на наших путешественников взгляды, от которых Франка поджимала губы, а шахские жены глубже зарывались в покрывала.

— Эй, хозяин! — потянул священника за рукав дородный, богато одетый мужчина, судя по внешности, из тех христиан, кто испросил у Бога позволения давать деньги в рост и наживаться на перекупке. — Не уступишь ли своих баб гуртом?

Леонар хотел было выругаться на эту полушутку и объяснить таким образом, что они не продажные, но как-то непроизвольно ляпнул:

— Посредников просим не беспокоиться!

— И верно, падре, — хитро прошептала Франка. — Почему бы вам самому не заняться… э… работорговлей? Место благоприятствует, голос у вас зычный, а им хуже не сделаем. Чем скорей продадим, тем быстрее наедятся. Большой Базар, я же говорю!

Они переглянулись, нечто друг о друге соображая. Глаза Франки смеялись, но в тоне была властность. Леонар как-то сразу понял все, как здесь говорят, до нитки и лишь вздохнул с сокрушением:

— Вы имеете в виду…

— Имею, имею. Яхья! У тебя сабля, вон, становись на пятачок и охраняй его. Тетушка, соблюдай своих овечек, чтобы на вкус не пробовали, а только на глазок! Падре, валяйте, только нас с Ноэми не заложите с разбегу. Ну, женщины, какая из вас самая храбрая и самая голодная? Покрывало-то распахни, не смущайся — эй, но только не во всю ширь!

— А вот кому Сафию, жену красивую, служанку искусную, — забасил священник, неожиданно для себя поигрывая голосом и шельмовски поводя очами. — Дешево! Везде три сотни монет — у меня одна. Кругом забитые и робкие, у меня веселая. Только чтоб перекупщики — не подходи, у меня на вас нюх!

Народ оборачивался, смеялся, подбирался ближе к бесплатной потехе, так что Яхья шипел и размахивал саблей в ножнах.

Молодой, смазливый христианин-полукровка протолкнулся поближе, спросил:

— А покреститься она захочет?

— Только ин окказио брачного союза, — с важной миной произнес Леонар и подмигнул Сафии. Та стыдливо потупилась, стрельнув глазами навскидку.

— Союза… а? — юноша покачал головой, но вдруг улыбнулся, отцепил кошель от пояса и подал Леонару. — Считай, там даже больше.

Тот подтолкнул к молодцу «покупку» и, не открывая кошелька, сунул ей в руку.

— Вот, держи: это если твой властелин тебя со свадьбой надует или сама уйти захочешь. У меня с гарантией, как в лучших торговых домах!

Все ахнули. А он подтянул к себе другую женщину.

— Это у нас Файруза. Ну смотри, дитя, кого из гяуров для себя хочешь… на тех же условиях? А вот она — Айсулу. Не так молода, но всех умней, благонравней и нежнее, будет заботливой матерью твоим детям. Такой и две сотни дать не грех.

В гвалте, что поднялся вокруг, пожилой тюрок-ремесленник вполголоса переговаривался со старшей женой:

— Я вдовец, у меня трое мальчишек мал-мала меньше, чужую и наемную женщину в дом брать неохота. Дочери у меня взрослые, но в дальних краях, тоже небось эдак вдовеют. С хозяйством сам ковыряюсь да престарелая матушка моя. От этого ремесло почти что встало. Ты сумеешь кухарить да нянчить?

— Шахских детей была кормилица. И готовить могу, было б из чего. И пряду, и ткать выучена, и войлоки катать, не то что теперешние молодки. А что у тебя за ремесло?

— Шорник и кожевенник. Седла изготовляем из своего матерьялу, сбрую, фляги и чаши для кумыса. Сам вымачиваю кожи, сам дублю, сам крою и узор навожу. Все вещи с тиснением, с латунным набором, с оковками. Годно и для войны, и для мира.

— Ох, и дух крепкий, верно, от твоего ремесла! Ну, добро. Так и быть, иду к тебе без залога. Такие два искусника, как мы с тобой, ни вместе, ни поврозь не пропадем. Или… погоди.

Канидей запустила пятерню в кошель, который ей протягивал шорник, и вытащила горсть серебра.

— На тебе, глашатай, за легкую руку, смелый почин и удачную торговлю. Поесть купишь ребятишкам и этой… большой дитяти, — кивнула на Франку. — Опамятоваться ей! И да будет с нею успех во всем, что ни задумает!

Поцеловала всех четверых и величественно удалилась.

— А теперь ходим отсюда, пока на нас не обрушилось негодование местных торговцев живым товаром, — скомандовала Франка.

Пока продирались сквозь толпище, наспех купили сухарей, баранины, растертой в порошок и смешанной с мукою и ягодами, плиточного чаю и нож, довольно длинный и такой тяжелый, что в нем сразу угадывалась хорошая сталь. Уже на окраине обнаружились две прибавки не вполне ясного происхождения и назначения: У Ноэминь — объемистый чугунный котелок, жирный внутри и прикопченный с одного боку, у Франки — пачка сальных свечей.

— Ну, котелок еще куда ни шло. Нашей посудины и на тех, кто остался, не хватит — все едоки хоть куда. А свечи? Вы сколько за них отдали, Франка?

— Две серебряные монетки, отче. Разве много? Так посудина была в придачу. Представляете зато, как красиво: ночью ужин при свечах. Свеча на ветру, под широким небом — поэма!

Яхья покрутил пальцем у виска: жест, понятный всем верам и сословиям.

«Обе они с причудами, — подумал Леонар. — Шахских женщин пристроил, а с этими двумя еще намучаюсь, однако».

Так они шли и шли: впереди — Яхья с его саблей, кошелем за пазухой и горделивой осанкой, далее Франка с Ноэминью в лохмотьях исламского образца и в качестве замыкающего — Леонар, потихоньку взявший на себя роль охранника и няньки.

Мало-помалу они свернули с широкой людной тропы на узкую и более нехоженую. Здесь как будто началась другая страна: кусты были зеленей и пышнее, земля подернута мохом. Со скалы ниспадал крошечный говорливый водопад и расплескивался внизу в круглое озерцо чистейшей влаги, которая медленно сочилась в сырое ущелье с холодной глинистой землей и торчащими из нее корявыми дубками.