Александр Тюрин - Меч космонавта, или Сказ об украденном времени

Плавание Адаптида было борзым, порывистым и нелепым. Коркодил почти уж схватил его за пятку, како вдруг взметнулись водяные заросли из белесых толстых стеблей. А за ними шевельнулось что-то, напоминающее большой, но мягкий колокол молочного цвета, внутри коего просматривались полупереваренные останки всякой живности и даже кости крупного четвероногого зверя. Пресноводная сорокалучевая медуза по прозвищу «белая смерть», догадался Адаптид.

Один из белесых «стеблей» мягко обкрутился вокруг ноги и выпустил для надежности еще десяток выростов. Но не время было их сечь, сперва надобно ножом ткнуть под челюсть нападающего ящера. Подколотый коркодил задергался и стал удаляться, показывая желтое пузо. Да тут Адаптида скрутила резкая боль — белесый «стебелек» запустил его в плоть стрекательную нить. Адаптид отсек ловчее щупальце, но тут голову его накрыло нечто мягкое и как будто нежное-ласковое. Воин, орудуя ножом, выдрался из ядовитых объятий и рванулся к берегу. Когда Адаптид доплыл до береговой тины, то собрав последние силы, попытался оторвать обрубок ветвистого щупальца, присосавшийся к ноге. Но прежде стрекательные нити еще раз ввинтились в ногу, отчего резко сократились уязвленные мышцы. Княжий холоп, мгновенно теряя власть над телом, упал, а вместе с тем нахлынула тьма, поглотившая боль и все прочие чувствования…

Очнулся Адаптид из-за больших комаров, чей размер превышал фалангу указательного пальца, а хоботок был дольше иглы портного. Болели все мышцы, ныли все хрящики с суставчиками. Голова лежала в лужице, и к ноздре подбиралась юркая зеленая мушка, собираясь отложить там яички. Пока что Адаптид помнил только одно — он от кого-то убегал. Или, может, догонял. Осколки памяти никак не складывались во единую мозаику. Ясно припоминалось лишь та невзгода, что пресноводная медуза ужалила его ядом своим аспидным. Вот из опухшей ноги доселе торчат пожухлые стрекательные нити.

Адаптид провел ладонью по зудящему лицу. Пальцы соскребли какую-то липкую белесую дрянь. Клейковина. Подобралась к нему, пока он валялся колодой бесчувственной. Адаптид понял, что клейковина наверняка успела запустить свои тонюсенькие щупики вкруг глазных яблок прямо в череп. Говорят, она мозг пьет. А может и не так, но может она память отнять, и добавить чужое памятование, и сделать так, что себя забудешь.

«Я — Адаптид, боевой холоп князя Петролия Самотлорского. Вместе с ним ратоборствовал в восьми битвах, в брани при Лысых Холмах прикрывал отход главных сил, стоя одесную от князя. Но меня еще звали… Меня звали Правдоруб, президент любил меня, посылал чашу хмельную, в битве при Лысых Горах лихим рейдом в тыл ордынский я спас теменское войско, по велению президентову и зову своего сердца выкорчевывал смуту, князьков душил за то, что они страну на части разрывали, за то, что не щадили они народ в своих усобицах, и множество людей в холопов обратили, и ордынцев приводили…»

Тьфу, что за дрянь оказалась в его голове? Ведь он — Адаптид, а не рейдер какой-нибудь.

Адаптид со стоном поднял свое тело, стараясь не опираться на левую ногу. Та казалась посторонней — лишь сквозь онемение томила душу тупая боль. Срубил карликовую березку, получился дурацкий кривой посох, сотворил древесное знамение, как велел Ботаник, и пошел… собственно, куда очи зрят. Брел он три дни по лядине, обмотав отравленную ногу травой-сосальщицей. Оная лучше пиявки оттягивала дурную кровь, меняя свой окрас со свеже-зеленого на грустно-коричневый. Кабы не отыскал травку сию, то умерла бы нога, а следом трупная зараза охватила бы все тело. Ну, а с сосальщицей к исходу третьего дня и багровая опухоль спала, и даже хромота стала малозаметной.

Впрочем, к тому времени забрел Адаптид в совсем неприютную местность. Исчез кривобокий березнячок, и торф вылез на поверхность. Тутошняя земля вся была в дивьих узорах — сплошняком круги, полосы, пятна, вмятины, рытвины, воронки, словно водились здесь недавно какие-то бесовские игрища. Чудные отметины образованы были спекшейся ино прогоревшей почвой, россыпями блестящих камушков и хрусталинок или же потеками стекла. Впрочем, едва беглец потрогал их пальцами, оказались они не твердыми, а мягкими пружинящими. Кой-где воронки были заполнены черным глянцевым камнем, в нем застряли проплавленные куски металла. Попадались и более жуткие находки — обугленные предметы, очертанием похожие на покалеченные человеческие тела.

Адаптид паче и паче разумел, что случилось здесь лютое побоище, где бились бесовские создания, а оружием им служили громы и молнии.

Набрел он и на остов бесовского корабля, иже сюда не по воде, а по воздуху. Все машины от дьявола, сказал Ботаник, так что Адаптид сотворил оттопыренным пальцем несколько защитных древесных знаков. Но внятно было, что корабль уже сломанный совсем, лишившийся своей сатанинской мощи; различимы и ребра, и балки, и обшивка, и нечто по виду как толстые волоса, валяются гроздья твердых пузырей, и огроменные диски, и какие-то большущие котлы с множеством отходящих трубок, и слизь течет, и блестящее крошево набросано, и всяческая дребедень, коей названия он бы не подобрал. Попадались ижна странные кресла, должные как будто обхватить тело со всех сторон — может то есть пыточные приспособления. Что-то в обломках и останках еще шипело по змеиному, сыпало искрами как шутихи, извергало дым и брызги, даже чавкало и булькало — туда близко Адаптид не подходил. В остове лежала пара мертвых бесов с жжеными дырами на теле. Облачением они имели пленку, меняющую окрас, от угольно-черного до бурого, под цвет земли, запястья их были охвачены браслетами с мерцающими глазками, головы упрятаны были в шеломы-горшки. Адаптид сдернул один шелом, стал вертеть в руках. Снаружи тот выглядел непрозрачным, но если напялить его на себя, то изнутря можно было глазопялить на окрестный мир и куда-то за окоем. Вдобавок бегали по забралу буковки с циферками и колдовские письмена-руны.

Рядом с одним из мертвых бесов валялась труба с рукоятью, несколько напоминавшая пищаль. Се, должно быть, бесовское оружие, смекнул Адаптид. А буде и ему попользоваться такой вот штуковиной, наверняка она извергает громы и молнии. Адаптид вооружился и двинул дальше. Прошел, наверное, с версту по измятой почве, покуда обломков и рытвин не сделалось поменее. К тому времени и Сварог закатился за край земли. Вместе с сумерками кручина пришла к Адаптиду, томление душевное, ведь утратил он все — господина, друзей-товарищей, стол, дом, верного барана Барона — а взамен ничем, кроме сей странной трубки, не обзавелся.

Где-то завыли волки. Воин подвигся развести костер, но хворосту не сыскал, поскольку и деревья в сем гиблом месте не росли, а от травы и мха маловато было толку. Вскоре появились и волчары, встали цепью в двадцати саженях от Адаптида. Каждый из них, вставши на широкие задние лапы, удобные для шастания по болоту, превысил бы человека ростом, были волки потолще и в брюхе, имел клыки в указательный палец длиной. Говорят, до Святой Чистки звери сии были гораздо мельче, глупее и безобиднее и нападали на людей разве что голодной зимой. Один из волков медленно двинул вперед, но шагах в пятнадцати припал на передние лапы — на тот случай, коли человек попробует выстрелить в него. Потом подвинулись вперед и остальные. Звери занимали позиции так, чтобы кинуться на Адаптида единовременно со всех сторон.