Наталия Ипатова - Лживая джинни

– Да, – говорит мастер Балиан, получив на плечи плед, а в руки – чашку кофе, – это наши камни.

Мы все сидим в гостиной соседского дома, превращенной в бивуак. Я слушаю, готовый ловить ложь на слух, а Рохля пристроил на колене планшет и изготовился писать. Зубы мастера Балиана все еще немного постукивают о фарфор.

– Нет, я имею в виду, совсем наши. Мы их не покупали. Дамочка торговала только технологией. Превращала отходы в доходы, так сказать. А кто б не согласился?

– И вы взяли непроверенное заклинание?

– Ну мы его, во-первых, проверили. А во-вторых, заклинание она не продавала. Она все сама делала.

Рохля аккуратно откладывает перо:

– То есть, вы хотите сказать, упомянутая дама была с вами внутри?

– Точно. У нее все волшебство – в произнесенном слове, и она ни на что его не записывает. Делает работу, а ей за нее платят по факту. В чужие руки не отдает, да и подумать – это достаточно умно.

Это означает, что ее если откопают, то нам принесут, и то еще, вдобавок, что сопротивление сотрудникам полиции посредством неустановленной магии все же имело место.

– Мастер Балиан, я бы хотел знать совершенно точно, дословно и досконально, что именно происходило с «болотными огнями». От и до. И чем честнее вы будете, тем проще мне снять с вас вину.

На лице у Балиана возникает то же кислое выражение, какое мы недавно видели на лице мистрис Фанго. У него клещами рвут секреты. Но клещи он бы выдержал, а полицейское давление – нет. Комитет по лицензированию магии распростер над экономикой темные крыла.

– Достоинство драгоценного камня, – уныло начинает он, – состоит в игре и блеске. Ну блеск – это понятно, он зависит от полировки поверхности и угла, под которым падает первичный луч, а игра…

– …зависит от преломляющей способности минерала и нарезки граней на его нижней части, – прерывает его Рохля. – Итак, поскольку я знаю, что изменить свойства алмаза посредством волшебства практически невозможно, что вы там натворили с нижней частью? С павильоном?

– Мы изобрели новую огранку, – наконец сдается мастер. – Это дорогое удовольствие – тренироваться на настоящих камнях, и не по средствам маленькой мастерской, но на собственном увеличенном мусоре, – он пожал плечами, – кто бы отказался? К тому же резать грани на увеличенном камне намного удобнее и проще. И я испытываю крайний стыд, – он неожиданно смотрит мне прямо в глаза, и в голосе его яд, – за то, что провожу презентацию лучшей своей работы не должным образом, а вот так.

– Однако «Россыпи» вы продали уже промышленную партию, не так ли? И эта промышленная партия состояла из нестабильных камней.

– Есть ли у «Россыпи» ко мне претензии? – прищуривается мастер, и мы вынуждены признать, что он прав. Состава преступления нет. «Россыпь» знала, что берет.

Однако это не играет уже никакой роли. Даже если бы до сих пор на Аннет де Белльтой, или как ее там, не числилось никаких противоправных действий, преступное увеличение целого взвода полиции имело место быть, и ей следует за него ответить. К тому же за нею есть след.

Потому что не надо этого гонева про «сферу действия могущественного заклятия». Нету у него никакой сферы, оно по типу узконаправленное, потому что иначе увеличились бы все предметы, бывшие к источнику заклятья намного ближе, чем невезучие ребята из опергруппы.

Попутно мы начинаем подозревать, что до тех пор, пока у ювелиров будет возможность ныкать джинни в рамках закона, они ее не отдадут. Она ж несет золотые яйца.

Последнее, как и ожидаю, сбывается. Никакой джинни в развалинах нам не находят.

Дома, в участке на нас обрушивается очередная беда. Оказывается, опера у нас были подряжены идти в праздничной колонне. Документы подписаны, Баффин уже отчитался в мэрии за предоставление персонала, да и сами ребята заинтересованы – им за участие в шествии положена надбавка к окладу.

После работы долго и нервно решаем эту проблему в кабинете начальника. В итоге соглашаемся, что лучше всего будет проявить наглость и пойти ва-банк. В конце концов, размер участников не оговаривался. Дать им барабаны и флаги, согласовать технику безопасности при перемещении в толпе, рекомендовать мэрии проложить маршрут шествия так, чтобы избежать мостов-путепроводов и… город такого точно не видел.

В открытое окно информируем ребят, ожидающих нашего решения во дворе участка, у костерка. Пока им пошили только спальники, но к утру обещали остальное. Разговор неожиданно продолжается жарким спором на тему «чем это считать». С одной стороны – явная нетрудоспособность, наступившая в результате производственной травмы. Однако с другой стороны, сотрудники явно лишены возможности вернуться домой, в родную нору, и в магический госпиталь их тоже не берут. Специалисты оттуда, конечно, выехали на освидетельствование, однако повреждений не нашли, а для разработки нестандартной магии лечения потребовали времени и финансирования. На что Баффин сказал: черт с ними, сами сдуются! Так вот, пострадавшие настаивают, чтобы время вынужденного простоя (хотя я бы это пролежем назвал!) им засчитали как командировку, с соответственными суточными, и включили надбавки за полевые условия, вредность и угрозу здоровью и жизни. Плюс день за три. Мотивируют это возросшими потребностями, и профсоюз, что характерно, на их стороне! К делу срочно привлекается магоаналитик, и вместе с бухгалтерией они рассчитывают, насколько реально возросли потребности. Есть еще одно обстоятельство, о котором пока не говорят вслух, но оно может стать критичным, когда возникнет. Я имею в виду – когда их организмам придет время избавляться от съеденного и выпитого. Это грозит городу настоящей экологической катастрофой, и бомжеватый дракон-мусорник, отбывающий свои пятнадцать суток на штрафстоянке, торгуется с нами: мол, так и быть, он вывезет «эти ваши бочки», а ему за это скостят оставшуюся неделю. Баффин скромно умалчивает, сколько времени потребуется им, чтобы уменьшиться самостоятельно.

Он читал, что так бывает, но в высокомерии юности полагал, будто все эти шаблонные перехваты дыхания и мгновенные остановки сердца есть только художественные преувеличения, без которых книгу не продать. Но для самого Люция мир разбился на кучку разноцветных пикселей и осыпался с тихим шелестом, а после собрался вновь, и был уже другим, хотя при всем желании он не смог бы найти ни стыков, ни швов.

Девушка стоит у витрины, освещено только лицо: ангельски серьезное, чистое, безупречное, как полная луна в ночи, огромная и низко-низко над горизонтом. Либо в руки сейчас упадет, либо на головы, прокатится по миру и ничего после себя не оставит, но все равно – не страшно. Пусть. Оторопь только. Остальное скрывается в тени, которую сама же девушка и отбрасывает. Какое-то мгновение Люций молча недоумевает, как она может отбрасывать тень, и разве бывает тень от света?