Елена Костромина - Трафарет вечности

При виде Федора мандрагоры быстренько разбежались по своим горшкам и закопались для надежности. Беляев шикнул на зазевавшихся так, что те бросились закапываться в один горшок все месте. Подойдя к нише, он выдернул застрявшую между прутьями особо толстую мандрагорку, что уже начала истерически повизгивать, метко бросил ее в пустующий горшок, открыл замок и вошел в загончик:

— Пришел в себя?

— Да… — юноша поднял голову, заглянул Федору в глаза, но увидел в них только холодную насмешку, — Пожалуйста, заберите меня отсюда!

— Тебя кто-то обидел здесь? — участливо спросил Федор.

— Нет… Просто они очень…

— Кто? Здесь, кроме тебя никого не было, — доброжелательно сказал врач.

— Эти кусты… Они хотели меня съесть!

— Эти кусты? Они же растения, растут в горшках, — Федор улыбнулся.

— Они вылезают из горшков. Они все время орали, я чуть с ума не сошел…

— Такое бывает… при таких наркотиках, какие ты употребляешь.

— И еще… Еще этот кот… Что сидит на дубу! Он все время рассказывал какие-то сказки, про крыс, про мумии, про каких-то ужасных богов…

— Успокойся, здесь нет никакого дуба. И кота никакого нет!

За спиной Федора неслышно возник дуб, окованный золотой цепью и погрозил юноше ветвями. Кот, спящий на цепи, обмотанной вокруг ствола дуба, зевнул, открыв черно-розовую пасть, при этом обнажились здоровенные клыки.

— Ненавижу Пушкина! — застонал мальчишка, — Помогите мне, — он просительно заглянул в глаза врачу, — Пожалуйста! Они приходят! Кот хотел меня съесть! Он пролезает сквозь прутья…

— Сейчас я отвезу тебя к отцу. Он очень волнуется за тебя. Он поможет тебе вылечиться.

Федор сделал паузу, давая мальчишке насладиться ощущением покоя и обещанием безопасности, а затем, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Но если ты еще раз притронешься к игле, эти маленькие кустики вместе с котом придут и сожрут тебя живьем… Ты меня понял?

— Да, да! Я больше никогда не стану колоть эту дрянь!

— Вот и отлично, — Федор протянул руку и, взяв за плечо, поднял съежившегося подростка с пола, — Поехали!

Приехав в Петербург и возвратив юную неприятность в лоно семьи, Федор смог вернуться к более серьезной проблеме — Леониду.

Леонид лежал в одиночестве в частной палате и, задумчиво смотрел в потолок, когда к нему вошел Федор.

— И что? — безжизненным тоном спросил Леонид, вместо приветствия, — привез ты меня сюда…

— Не хочешь лечиться — выпущу, — ответил Федор.

— А смысл? Лечиться? Для чего?

— Жизнь не закончилась, Леня.

— Закончилась.

— Для тебя еще не закончилась. Для Марины… Ты думаешь, ей приятно было бы знать, как ты тратишь свою жизнь?

Леня, как змея, развернувшая свои кольца и метнувшаяся на врага, вскочил с кровати и бросился на Федора. Врач легко отразил атаку бывшего спецназовца и ловко швырнул его на кровать.

— Не дорос ты еще, драться со мной, — без малейших признаков превосходства, а просто констатируя факт, сообщил Федор.

— Это точно, — согласился Леонид, — В морду тебе дать не выйдет.

Федор отстраненно согласился:

— Не выйдет.

— Ты понимаешь, что я люблю ее?

— Понимаю, — кивнул Федор.

— Что ты понимаешь! Вот ты… Ты ведь колдун?

— Можно сказать и так, — ответил Федор, не желая вдаваться в тонкости.

— Можешь сделать так, что бы я ее разлюбил? Что бы каждую секунду ее не вспоминал?

— Хитрое дело… — задумался Федор, затем принял решение, — Я могу лишить тебя способности любить вообще. Любить всем сердцем. Привязываться.

— Вообще никого не смогу полюбить?

— Вообще. А взамен, могу дать тебе какую-нибудь другую способность. Талант актера. Или сногсшибательную привлекательность для женщин. Или сразу обе этих способности.

— Врешь, — протяжно, как как-то по-детски, сказал Леонид, — Не бывает такого.

— Бывает еще и не такое.

Леонид поерзал, встал на ноги и подошел к окну, на Федора он не смотрел.

— Хм… А зачем мне привлекать женщин, если я их любить не смогу?

— Ты их душой любить не сможешь. А так… пожалуйста. Увлекаться, увлекать за собой…

— Нет, это я понял… А смысл?

— Закрыть пустоту в душе.

— О! Это ты прав… Только она уже есть… Пустота…

— Та пустота — другая. Так что — решай.

— Прямо сейчас?

— Да, — кивнул Федор, — прямо сейчас.

— Знаешь, что… Наверное, ты прав. Любовь — это такая мука… Давай, забирай!

— Дай мне руку.

Леонид протянул Федору руку, тот крепко взялся за нее и, используя прикосновение, как проводник, мощным мнемоническим толчком лишил мужчину сознания. Остальное было делом довольно обычным — Федор закрыл участки подсознания Леонида, отвечающие за глубокие эмоциональные привязанности, оставив только его родителей и самых близких друзей. Актерский талант разбудить было довольно просто — Леонид и так был талантливым художником, немного простимулировать этот участок мозга не представляло никаких трудностей. Ну, а насчет привлекательности для женского пола — здесь и стимулировать ничего не требовалось, великолепная мужская красота Леонида вовсе никуда не делась, а шрамы лишь добавили ему загадочной притягательности.

Когда Леонид очнулся, он ощутил странную пустоту и легкость. Образ жены потускнел и был просто воспоминанием, а не открытой, ноющей раной. На тумбочке Леонид увидел визитную карточку небольшого театра. Через месяц он уже вышел на сцену в первом спектакле в своей жизни.

Единственное, чего не стал делать Федор — это блокировать воспоминания о счастье с Мариной. По этой ли, по какой-либо другой причине, но Леонид не мог жить в одиночестве в своей квартире. Помучившись в разных местах, он как-то заехал к Кузе, где по обыкновению, пребывал Федор. Разговор сошел на невозможность найти нормальную комнату и, в конце концов, Леонид поселился на кухне Фединой коммуналки.

Глава 2.

Известный актер с интересом смотрел на Федора, ожидая традиционной шпильки.

— Впечатлил? — с ехидцей спросил Федор, зная многочисленных возможностях приятеля.

— О-ой! Такой, говорит, камасутры и в кино не видывала. Как твой шеф на этой табуретке спит, непонятно! — лениво потянувшись и встряхнув головой, ответил Леня.

Федора он традиционно представлял своим дамам как художественного руководителя театра.

— Самому непонятно, — меланхолически согласился Федя и вошел внутрь, закрыв за собой дверь.

В единственном свободном углу, под окном комнаты, стояло антикварное угловое канапе. Другой мебели, хотя бы минимально пригодной для сна, в комнате не было. Как бы подтверждая эту мысль, на канапе была постелена свежая простыня. Бросив на пол сумку, врач повернулся к висевшим в углу иконам и кивнул им, здороваясь.