Наталья Поваляева - Снежный ком

Мари Лебрен отставляет в сторону ведро и швабру, запускает руки в карманы передника и готовится долго и обстоятельно объяснять управляющему, в результате каких мистических совпадений и злодейских происков печенье, муха, фантик, платок и пыль оказались там, где их обнаружил постоялец. Однако, приглядевшись к месье Фернану повнимательнее, Мари решает отложить прения по поводу мусора на потом. Склонив голову набок и прищурившись, она молвит:

— Вот гляжу я на вас, и сдается мне, господин управляющий, что есть у вас на сердце печаль покрепче мухи под кроватью!

Месье Фернан тяжело вздыхает и становится как будто ниже ростом.

— Вы, мадмуазель … э-э-э…

— Мари! — подсказывает ему Мари Лебрен.

— Мари… да… вы поразительно догадливы, как всегда, но я не думаю, что нам пристало обсуждать…

— Пристало — не пристало, какая разница? — говорит Мари, и из ее речи волшебным образом улетучивается фирменная лебреновская «сермяжность». — Рассказывайте, месье Фернан! Когда капитан унывает, корабль в опасности!

— Что ж, возможно, вы и правы, — задумчиво говорит управляющий. — Пройдемте в мой кабинет!

В кабинете месье Фернан приглашает Мари Лебрен присесть, и как только горничная располагается в кресле у камина, к ней на колени тут же взбирается кот Бомарше.

— Надо же, сам к вам пришел! — поражается управляющий. — Обычно он никого, кроме меня, не признает!

— А меня признал, хоро-о-о-ший котик, — говорит Мари Лебрен, поглаживая Бомарше. За несколько секунд кот в ее руках превращается в мурчащую кисельную массу.

— Так вот, мадмуазель Мари, — говорит месье Фернан, — дело вот в чем… Дело, видите ли, в том… Я… В общем… Короче говоря…

— Да уж, месье Фернан, давайте короче! — подбадривает Мари Лебрен. — Итак?

— Я люблю ее! — с неожиданной горячностью в голосе вскрикивает месье Фернан.

— Кого вы любите? — тоном медсестры отделения для буйно помешанных спрашивает Мари Лебрен.

— Мадмуазель Дюбуа, — упавшим голосом молвит месье Фернан и вжимает голову в плечи.

— Да-а-а-а, положение серьезное, — констатирует Мари.

— Не то слово — серьезное! — плаксиво вторит управляющий.

— Но не безвыходное! — продолжает Мари Лебрен.

— Правда? Вы так считаете?! Но она же не обращает на меня внимания! То есть… она, конечно, обращает — как на шефа, и всё такое… Но сколько раз я ни пытался намекнуть, подать знак — никакого толку! Он такая суровая, и такого невысокого мнения о нас, мужчинах…

— Да, с мадмуазель Дюбуа традиционные методы не сработают, это факт!

— Но что же делать?!

— Месье Фернан, что лучше всего способствует сближению двух, казалось бы, совершенно несовместимых людей?

— Э-э-э… ну-у-у… — месье Фернан морщит лоб, но явно не может найти ответ на этот вопрос.

— Общая беда и общее дело! — торжественно возвещает горничная, подняв указательный палец левой руки, словно святая Анна на рисунке Леонардо да Винчи. — А если еще и объединить беду и дело, то успех будет гарантирован!

— Но я не хочу, чтобы нас с мадмуазель Дюбуа объединяла беда! — капризно мямлит месье Фернан.

— А это будет не настоящая беда! Но знать об этом будете только вы! Ну, и еще мы с Амалией…

— А что же это будет за беда? И какое общее дело? — вновь обретая форму, интересуется месье Фернан.

— Я думаю, надо сделать так…

Тут мадмуазель Мари Лебрен и месье Фернан переходят на шепот, и разобрать, о чем они говорят, делается решительно невозможно.

Глава 10. … дней до Рождества

Как уже говорилось ранее, единственным связующим звеном между постоялицей комнаты № 18 мадам Симоно и внешним миром является коридорный Гийом.

Такая нагрузка к основным обязанностям Гийома нисколько не обременяет и даже, наоборот, радует. Ведь мадам Симоно выходит на связь с внешним миром (в лице мадмуазель Дюбуа или мадмуазель Левуазье, в критических случаях — с месье Фернаном) только тогда, когда ее что-то не устраивает. А передавать начальству чужие претензии — это вовсе не то же самое, что выслушивать претензии в свой собственный адрес. Гийому особенно отрадно, когда приступы недовольства мадам Симоно совпадают со временем дежурства мадмуазель Дюбуа. Однажды мадам Дюбуа обвинила коридорного в сексуальных домогательствах и подала на него иск в Международный суд по правам человека — и только за то, что Гийом деликатным шепотом сообщил администраторше, что ее костюм сзади чуть пониже спины запачкался штукатуркой. Поэтому, сообщая мадмуазель Дюбуа о недовольствах и претензиях мадам Симоно, Гийом всякий раз чувствует тихую радость отмщения.

Вот и сейчас, облокотившись о стойку администратора, Гийом с плохо скрываемой радостью сообщает мадмуазель Дюбуа о том, что мадам Симоно снова недовольна.

— Чем же на сей раз? — с кислым видом интересуется мадмуазель Дюбуа.

— Мадам Симоно недовольна тем, что телевизор в ее комнате не работает! — бодро рапортует коридорный.

— Он работает, — металлическим голосом отвечает мадмуазель Дюбуа. — Просто программы не настроены!

— Это одно и то же! — отмахивается Гийом. — Раз программы не настроены, их невозможно смотреть!

— Но она же всё равно никогда не смотрит телевизор! — теряя терпение, повышает голос мадмуазель Дюбуа.

— Мадам Симоно, — с ангельским видом продолжает Гийом, — желает, чтобы все приборы в ее комнате были исправны. Ведь никогда не знаешь, что может случиться!

— Да? — ехидно спрашивает мадмуазель Дюбуа. — Что, например? На нас сойдет снежная лавина, и мадам Симоно не узнает об этом, если не включит телевизор? Или месье Ружа излечат, наконец, от меланхолии, и мадам Симоно пропустит международный репортаж об этом экстраординарном событии?

Мадам Дюбуа целиком отдалась сочинению воображаемых ситуаций и не видит, что из своего кабинета неслышно выплыл месье Фернан с котом Бомарше на руках. Зато Гийом все прекрасно видит, а потому, напустив на себя вид монашки, оскорбленной выходками невоспитанного ребенка, говорит:

— Мадмуазель Дюбуа, мне кажется, что требования мадам Симоно вполне обоснованы! Мы должны думать о престиже нашего отеля! И потом — может, мадам Симоно и странновата, но это не повод осмеивать ее! Она наша старейшая постоялица! Подумайте об этом!

Мадмуазель Дюбуа смотрит на Гийома, как на загнанного в угол таракана, и уже открывает рот, чтобы припечатать его тапком — в смысле, словом, как вдруг слышит за спиной голос управляющего:

— И правда, мадмуазель Дюбуа, не забывайте о престиже отеля! Я уже не первый год знаю вас, как надежного работника, и мне было бы очень горько разочароваться в вас! Очень надеюсь, что к жалобам нашей старейшей постоялицы мадам Симоно вы прислушаетесь — и впредь будете прислушиваться! — со всем возможным вниманием!