Питер Дэвид - Сэр Невпопад и Золотой Город

Мы полетели вниз, в дым, но всего в нескольких футах ниже обнаружился каменистый выступ, которого я не заметил раньше. Я упал, покатился и изо всех сил вцепился руками в край выступа, повиснув в воздухе.

Бубо держался за мою левую ногу.

Я пытался спихнуть его, пинаясь правой, но это была как раз хромая нога, а она у меня слабосильная. Бубо, кажется, ничего не понял. Он полез по моей ноге выше и — о боги, на помощь! — просунул руку в мои штаны. Холодная влажная рука карлика сомкнулась вокруг кольца, и в результате мое мужское достоинство оказалось единственным средством его спасения.

— Мое! — завывал он, крепко держась за кольцо. — Мое! Мое!

Это было уже слишком.

Моя голова мне отказала.

Сердце мое остановилось.

Я умер.

На миг.

И тут же почувствовал, как меня рывком возвратили к жизни. Мир все еще вертелся вокруг с бешеной скоростью, когда я понял, что упал — на очередной выступ скалы. Из-за дыма было не видно, что поверхность каменной стены не такая уж гладкая.

Внизу я услышал крик и выглянул из-за края уступа, спасшего мне жизнь. Бубо оказался не столь везучим. Смерть, даже непродолжительная, дала мне возможность освободиться от кольца, а заодно и от Бубо. Я видел, как он по спирали летит вниз, вниз, выкрикивая:

— Оно вернулось! Моя прелесть ко мне вернулась!

Он кувыркался в полете, не сознавая, похоже, что происходит. Я слышал, как удаляется его крик, а потом вдруг взметнулось пламя — это Бубо вместе с кольцом упал в лаву. Где-то (наверное, в моем воображении) я услышал наполненный злобой вой — кольцо плавилось в жаркой топке Пылающего Испода… и, по мне, там им обоим — кольцу и Бубо — самое место.

Немало времени мне понадобилось, чтобы медленно, при помощи рук и ног, взобраться обратно на край утеса. Скороход по-прежнему лежал там же, где и лежал, — и такой же мертвый, словно полено. Я его обыскал, забрал, что было ценного, и спихнул тело с утеса. Мне оно было нужно не больше, чем ему самому, и я не видел причины оставлять его лежать на земле.

Обессиленный, я подался назад к пещере, потому что больше податься мне было некуда. Я не знал, будет ли Шейри меня дожидаться, к тому же тогда меня это мало заботило. Мне просто хотелось отыскать место, где можно было бы завалиться запросто и лежать без движения.

Путешествие обратно в Утомительный лес оказалось гораздо беднее на приключения, чем путь к Пылающему Исподу. Могу только заметить, что все создания, которых привлекало мое общество, когда я владел кольцом, теперь, когда я с ним расстался, мне не докучали. Этот факт — лучшее доказательство того, почему меня не надо брать с собой в полные опасностей приключения. Какую бы драгоценность нам ни довелось обрести, как только я почую угрозу для своей жизни, то немедленно отдам все ценности первому, кто потребует. Не так много есть на свете сокровищ — да и вообще вещей, — за которые я согласился бы умереть. Конечно, если можно действовать хитростью, я еще попытаюсь, но если мне к горлу приставить меч или заставить меня сражаться с превосходящими силами за обладание чем бы то ни было — ну его к демонам, это что бы то ни было.

По дороге обратно я не мог не задуматься вот над чем — как это меня угораздило ввязаться в приключение такого рода. По натуре я отнюдь не бесстрашный, а совсем наоборот. По мне, так чем меньше приключений, тем лучше.

Почему же, спросите вы, я так не люблю приключения?

Ответ прост: я боюсь, что меня убьют.

А что? Этим все и кончается, не так ли? На своем веку я много чего пережил: безумных птицекрылых тварей всяких мастей, военачальников, съехавших с катушек королей ледяного севера, атаку стада единорогов, смертельное нападение величайшего из героев… Мне удалось сохранить крепкую связь головы с телом главным образом благодаря верной стратегии и некоторому везению… ну хорошо, большому везению. Но как долго я мог надеяться, что везение не покинет меня? Ведь так не может продолжаться всегда… и не хотелось бы мне оказаться поблизости от опасности, когда везение мое вдруг кончится.

Конечно, я ухожу от темы, но не могу не сказать: доводилось ли вам замечать, что после того, как кто-либо умер, оставшиеся в живых вдруг объявляют себя главными знатоками последней воли усопшего? "Бедный Джон хотел лежать в дубовом гробу". "О да, Тимоти хотел, чтобы я позаботился о его любимой сабле". "Ну конечно же, бедный Брайан ничего так не желал, кроме как чтобы мы надрались после его смерти, обобрали труп, четвертовали его, а четвертушки раздали бы четырем больным сифилисом проституткам в разных концах королевства, потому что шутник Брайан и сам поступил бы подобным образом и, конечно, немало бы ржал над такой шуткой".

Что касается меня, я никогда не осмеливаюсь выступать от имени покойного, потому как вполне уверен — в конце концов все хотят одного, а именно остаться в живых. Важнее всего то, что происходит со мной, пока я жив. Что случится после того, как я умер, — какое мне дело? Подозреваю, что всякий умерший со мной согласится. Других вариантов что-то не видно. Если и есть жизнь после смерти, усопшие слишком заняты — либо гуляя по райским кущам, либо поджариваясь на адском огне, — и им некогда волноваться о том, что там творится в покинутом ими мире, а если ничего подобного нет, тогда понятно, что вся проблема имеет чисто академический интерес. "Имярек хотел, чтобы было вот так". И помыслить невозможно, сколько надо спеси, чтобы такое вымолвить, и однако все так говорят и делают. И те же самые господа будут глядеть на меня сверху вниз, потому что я настолько невоспитан, что хочу оттянуть, насколько возможно, тот неотвратимый момент, когда те, кто меня переживет, будут иметь повод предложить: "Давайте-ка отрубим ему голову и по-быстрому погоняем ее вместо мяча по полю — ведь Невпопад и сам бы этого хотел".

Прошу прощения за такие длинные отступления. Я пишу о том, что со мной было в юности, а теперь я уже несколько старше… это меня и самого озадачивает, ведь я и подумать не мог, что протяну так долго, да и вообще сколько-нибудь. Нынче и по утрам жарче и по ночам холоднее, а внимание мое стало куда как более рассеянным. Буду очень благодарен, если вы простите старому болтуну его недостатки.

Ну так вот, в течение долгих дней по дороге назад в пещеру я все раздумывал над своим странным положением. Ей-ей, забавно все это. Есть люди, которые все бы отдали за приключение, но они живут и умирают в тиши и спокойствии. Я же не стал бы возражать, чтобы меня оставили в покое, однако то и дело попадаю в разные передряги. Кажется, жизнь любит над нами шутить… или издеваться, как в моем случае.

У самой пещеры я попытался понять — там ли Шейри или же она решила пожить в одиночестве где-нибудь в другом месте? Еще на подходе я обратил внимание, что небо потемнело. Похоже, это дурной знак — Шейри все-таки погодная плетельщица; однако буря могла зародиться и сама по себе. Могло быть и так, что плетельщица пребывала не в духе и ее дурное настроение отражалось в небесах. Не хочу, чтобы вы решили, будто я только о себе и думаю или считаю свою персону такой уж важной. В конце концов, еще недавно я рассуждал о спеси людей, меня окружающих, и вот теперь стою и думаю, как от меня может зависеть погода. Было бы совсем уж смешно, если бы шансы не оказались хотя бы примерно равными.