Станислав Романов - Больше, чем игра

Позади Копаев работает со свидетелем. Свидетель ему попался тот еще.

— Расскажите, как вы обнаружили трупы?

— Ну, я, это, обходил территорию и, значит, нашел их тут.

— Херня! — грубо вмешивается Дементьев. — Все сторожа всегда в бытовках дрыхнут, а не шастают по разным там территориям.

Воронин снова усмехается: роль плохого милиционера Дементьев, как всегда, исполняет с блеском. Копаев морщится и как бы укоризненно смотрит на опера. Сторож упрямо стоит на своем: мол, обходил стройку да и нашел вдруг два трупа. Что-то он темнит…

— И вы не слышали никакого шума? — допытывается Копаев. — Никаких криков? Не видели ничего подозрительного? Просто вдруг, ни с того ни с сего, решили прогуляться по вверенному вам в охрану объекту и обнаружили два трупа?

— Ничего я не видел и ничего не слышал, — угрюмо отвечает сторож. — А по объекту я всегда хожу — мало ли что…

— Да, действительно, — кивает Копаев. — Вдруг убьют кого.

— Убьют — не убьют, не знаю, — насупливается сторож, — а вот спереть чего могут запросто. Мальчишки тоже часто сюда залезают, нравится им, значит, на стройке играть.

— Хороши мальчишечки, — бурчит опер Дементьев.

— Ладно, — устало говорит Копаев сторожу, — постойте в сторонке, подумайте, может, и припомните еще что-нибудь. А мы своими делами займемся.

Воронин уже сфотографировал все, что нужно, за исключением раны второго убитого — для этого пришлось бы перевернуть тело, это он оставил напоследок.

Копаев приступает к составлению протокола осмотра места происшествия. Занятие это утомительное и скучное до отвращения — в самый раз для таких зануд как следователь: нужно словами как можно подробнее описать все то, что Воронин с легкостью фиксировал на фотопленку.

— Труп мужчины… одет в… — Копаев вслух произносит записываемые в протокол слова, — лежит на спине…

Опер Дементьев с рулеткой ходит от стены к телам, к другой стене, измеряет расстояния и сообщает результаты измерений Копаеву. Копаев заносит их в протокол.

— …в трех метрах двадцати трех сантиметрах от входа и четырех метрах семидесяти пяти сантиметрах от оконного проема…

Склонившись над телом, Копаев долго и очень внимательно рассматривает разрубленную грудь парня. Воронину даже приходит на память выражение, кажется библейское: вкладывать персты в раны. Копаев обходится без вкладывания перстов, а записывает в протокол, продолжая диктовать самому себе:

— Рубленая рана в области груди, проходит от левого плеча наискосок до середины нижнего правого ребра…

Затем замеры с определением координат относительно стен повторяются с другим телом.

— Труп мужчины… одет в… лежит лицом вниз… — Копаев вопросительно смотрит на Дементьева.

— Четыре восемьдесят и четыре тридцать пять, — сообщает опер, сматывая рулетку.

Копаев записывает цифры в протокол.

— Теперь его нужно перевернуть, — говорит Воронин.

— Переворачивайте, — приказывает Копаев Дементьеву.

Опер с явной неохотой подходит к убитому, наклоняется над ним, взявшись за одежду, переворачивает тело на спину и тут же резко отскакивает в сторону.

— М-мать! Да это же…

Лицо убитого залито кровью из рассеченного горла, но Воронин сразу же узнает в нем Александра Андреевича Белова, следователя уголовного розыска, брата Алексея Андреевича Белова. Вот оно как… — мысль вязкая и темная, словно застывшая кровь.

— Та-ак, — многозначительно тянет Копаев и упирается в Воронина долгим тяжелым взглядом.

Воронин, чувствуя себя очень неуютно, поднимает к лицу фотоаппарат, закрываясь им от колючих копаевских глаз, и торопливо делает несколько снимков.

3

Всю ночь он сражался с нечистью, во сне рубил деревянным мечом безликих темных тварей — устал страшно, и когда, наконец, тягучий липкий бред кончился, было уже позднее утро. Егор с облегчением выполз из постели, сбросил оковы мокрых от пота простыней и поковылял в ванную. После ритуала умывания и чистки зубов Егор почувствовал себя лучше, а после завтрака, состоявшего из большой кружки горячего чая и бутерброда с докторской колбасой — совсем хорошо.

Егор оделся, обулся, взял с собой паспорта — свой и ленькин — сунул в карман джинсов желтую квитанцию Кодак-экспресс, ключи, вышел из квартиры, захлопнул дверь и легко побежал вниз по лестнице.

Первым делом Егор зашел в фотолабораторию забрать готовые фотографии. Предъявил квитанцию, получил фирменный желтый конверт с негативами и тощей пачечкой отпечатков 10 x 15. Ему очень хотелось посмотреть на снимки, особенно на тот, где была Лена, но он заставил себя не делать этого — пока.

Вторым делом Егор, как и обещал накануне, отправился в общежитие отдавать фотографии Леньке и Лене.

Ленька на этот раз был в комнате один, он с меланхолическим видом валялся на кровати, задрав обутые ноги на спинку и созерцая испещренный останками битых комаров потолок.

— Привет, — сказал Егор. — Я фотографии принес.

— Ага, — безразлично отозвался Ленька, не меняя позы.

— Как сессия? — поинтересовался Егор.

— Нормально, — ответил Ленька, продолжая глядеть в потолок.

— Ты обкурился, что ли? — обеспокоенно спросил Егор и принюхался — ничем подозрительным вроде не пахло, но окно в комнате было открыто.

— Нет, — ответил Ленька, скосив глаза на гостя.

— А в чем дело?

— Ни в чем.

Егор не стал пытать Леньку дальше, чтобы докопаться до причин его угнетенного состояния, — захочет, сам скажет. Покопавшись в кодаковском конверте, он выудил оттуда фотографию, сунул Леньке под нос.

— Держи, любуйся.

Ленька взглянул на свою раззявленную до неприличия пасть и немедленно зевнул.

— Вот-вот, — сказал Егор. — Самая суть Лентяя.

— Убийственно, — выдавил Ленька сквозь второй зевок. — Надо спрятать эту ужасную картинку куда-нибудь подальше, пока у меня голова пополам не разломилась.

После очередного зевка он протянул руку к столу и положил фотографию изображением книзу.

— А как там насчет стенописи?

— Я еще не ходил в детский сад, только собираюсь, — ответил Егор. — Но будь готов начать работу завтра. У тебя, вообще, как — завтра день свободный?

— В принципе — да, — сказал Ленька.

— Тогда завтра с утра заходи ко мне домой. Вместе пойдем в детский сад.

— С какого утра-то? С раннего?

— С раннего, с раннего. — Егор усмехнулся. — Я-то знаю, что у тебя раннее утро в десять часов начинается.

— Ну, не в десять, — слабо возразил Ленька. — Часов в восемь.