Урсула Ле Гуин - Роза и Алмаз

«Главное — поддерживать Великое Равновесие, в этом — все, — любил говорить Болиголов и добавлял: Знания, порядок, контроль». Эти последние слова он повторял настолько часто, что они вскоре сами собой сложились в простенькую мелодию, которая звучала в мозгу Алмаза снова и снова: «Знания, поря-док, контро-о-оль!»

Когда Алмаз попытался положить новые слова на сочиненную им самим музыку, ему стало гораздо легче запоминать списки подлинных имен. Но вскоре каждое слово так прочно связалось в его памяти с какой-то определенной мелодией, что, готовя урок, он их не читал, а пел. К этому времени голос его устоялся, превратившись в сильный, звучный тенор, и мастер Болиголов, слыша его, каждый раз морщился. Маг любил тишину, и в его домике на окраине города всегда было очень тихо.

Ученику, когда он не спал, полагалось либо находиться рядом с учителем, либо учить подлинные имена в комнате, где хранились волшебные книги и толстые фолианты со списками слов Истинной Речи. Болиголов был «жаворонком» — он рано ложился и рано вставал, однако время от времени у Алмаза все же выдавалось часа полтора-два свободных. Тогда он отправлялся в порт, садился на причал или волнолом и предавался воспоминаниям о своей Темной Розе. Каждый раз, когда ему удавалось остаться одному или выбраться из дома учителя, он начинал думать о ней — только о ней, и ни о ком другом. Это его даже удивляло. Алмазу казалось, что он должен скучать по дому, вспоминать мать, и действительно — много раз, лежа на жестком топчане в своей тесной ученической комнатке после скромного ужина, состоявшего из холодной гороховой каши (ибо Великий Маг отнюдь не жил в роскоши, как думал Золотой), Алмаз тосковал по дому и по матери. Но никогда, никогда по ночам он не думал о Розе. Он вспоминал Тьюли, вспоминал просторные, залитые солнечным светом комнаты отцовского дома и горячие обеды, а иногда ему в голову забредала какая-нибудь мелодия, и мысленно наигрывая ее на арфе, Алмаз наконец засыпал. Но о Розе он вспоминал только тогда, когда спускался к докам и смотрел на гавань, на причалы и рыбацкие лодки — тогда, когда ему удавалось вырваться на свободу и оказаться как можно дальше от домика мага и от него самого.

Этими редкими свободными часами Алмаз дорожил, словно настоящими свиданиями. Он уже давно любил Розу, но только теперь ему стало ясно, что он любит ее больше всего на свете. С ней — даже когда он просто сидел на берегу и думал о Розе — Алмаз чувствовал себя живым. Но в доме учителя или в его присутствии он переставал ощущать себя таковым. Что-то в нем как будто умирало. Нет, разумеется, он не становился ходячим мертвецом, но что-то внутри юноши словно погружалось в беспробудный сон, подобный самой настоящей смерти.

Несколько раз, сидя на сходнях и глядя на грязную воду гавани, что плескалась лишь ступенькой ниже, прислушиваясь к резким крикам чаек или пронзительному нестройному пению портовых рабочих, Алмаз крепко закрывал глаза и видел свою возлюбленную так ясно и так близко, что его рука невольно протягивалась ей навстречу. Если он поднимал руку только мысленно, как делал это, когда в своем воображении наигрывал на арфе или каком-нибудь другом музыкальном инструменте, тогда ему удавалось дотронуться до нее. Точно наяву, Алмаз чувствовал ее пальцы в своей руке, и к его губам снова прижималась прохладная и вместе с тем теплая, гладкая и одновременно чуть шероховатая от налипшего песка кожа ее щек. В мыслях своих Алмаз разговаривал с Розой, и она отвечала ему, и в ушах его звучал голос, звавший его по имени: «О Алмаз! Мой Алмаз!..»

Но, возвращаясь назад по крутым улочкам Южного Порта, Алмаз терял ее. Не раз он давал себе слово не отпускать Розу от себя, думать о ней, вспоминать и днем, и ночью, но ничего не получалось. Девушка ускользала от него, и к тому моменту, когда Алмаз оказывался перед дверями домика мастера Болиголова, он уже твердил про себя списки подлинных имен или гадал, что будет на ужин, ибо почти всегда бывал голоден.

Со временем Алмаз поверил, что у моря встречается с Розой по-настоящему, и стал жить ради этих встреч — ждать их всем своим существом, сам не сознавая того. Он приходил в себя, только когда вновь оказывался на вымощенных крупным булыжником улочках Южного Порта, сбегавших к морскому побережью, где его взгляд мог свободно блуждать по обширной гавани или уноситься к далекому горизонту. Лишь в эти минуты юноша вспоминал то, что стоило помнить.

Так пролетела зима и настала холодная, ранняя весна. Когда же солнце наконец начало пригревать и воздух потеплел, Алмаз получил письмо, доставленное ему одним из отцовских возчиков. Письмо было от матери. Прочитав его, Алмаз отправился к учителю и сказал:

— Мама хочет знать, нельзя ли мне этим летом погостить дома хотя бы месяц.

— Скорее всего, нет, — ответил мастер Болиголов. Потом, словно только что заметив юношу, отложил перо и добавил: — Я давно хотел спросить тебя, парень, хочешь ли ты и дальше учиться у меня?

Алмаз растерялся и не знал, что сказать. Ему и в голову не приходило, что он имеет право выбора.

— А как считаете вы, учитель? — спросил он наконец. — Стоит мне продолжать?

— Пожалуй, не стоит, — ответствовал маг.

Алмаз, казалось бы, при этих словах должен был испытать облегчение, но вместо этого почувствовал стыд и обиду: его отвергли!

— Что ж, мне очень жаль, — сказал он с таким достоинством, что Болиголов бросил в его сторону быстрый, острый взгляд.

— Ты мог бы учиться на Роке, — сказал маг неожиданно.

— Где-е?.. — Отвисшая челюсть юноши разозлила Болиголова, хотя он и понимал, что сердиться или раздражаться тут не из-за чего.

— Я сказал — на Роке, — повторил Болиголов таким тоном, который яснее ясного говорил — Великий Маг не привык повторять своих слов. Впрочем, он тут же смягчился, ибо этот изнеженный, мечтательный, немного глуповатый парнишка обладал великим терпением, за что и успел полюбиться мастеру.

— Тебе следует либо отправиться на Рок, — сказал Болиголов, — либо найти мага, который учил бы тебя именно тому, что тебе необходимо. Разумеется, и мой опыт небесполезен. Любой маг обязан знать подлинные имена. Настоящее искусство начинается и заканчивается умением назвать вещь ее подлинным именем, но это — не твое. Для этого у тебя слишком слабая память, и тебе придется до конца жизни неустанно ее тренировать. Совершенно очевидно, однако, что магические способности у тебя есть и что их необходимо развивать и обуздывать. Другой маг сумеет сделать это лучше, чем я. — «Так, — добавил про себя Болиголов, — скромность воспитывает скромность, порой — в самых неожиданных местах». — Если бы ты выбрал Рок, — продолжил он вслух, — я бы отправил с тобой письмо, в котором рекомендовал бы тебя особому попечению Мастера Заклинателя.