Елена Самойлова - Волчья верность

И неизвестно, нашла бы Настасья-искусница Лексея Вестникова, если бы не столкнулась с ним у кромки леса, не спросила дорогу да не познакомилась почти случайно…

Злилась, выла раненым зверем за добротными дубовыми ставнями не на шутку разошедшаяся метель, снег стучал в стены, словно пытался сломать их, добраться до укрывшихся за ними людей, выморозить, выстудить тела, сделать души безмолвными ледяными призраками, что бродят иногда посреди зимы, не оставляя на пушистом покрове следов. В горнице же было тепло, даже жарко — ярко горел огонь в натопленной печи, обогревая продрогшую до костей Настасью, высушивал обметенные снегом валенки, пуховую шаль, наброшенную на узкие, костлявые плечи. Девушка с трудом удерживала в дрожащих, закоченевших пальцах глиняную кружку с горячим травяным отваром и безучастно смотрела на пламя, пока волхв Лексей ловко сажал на аршинном ухвате в печь горшок с бараньей похлебкой.

— Так за чем пришла, девица-красавица? Чего ж тебя понесло в такую погоду из дома да по дорогам скитаться? Как не заболела только… — покачал головой волхв, усаживаясь на лавку напротив девушки и начиная неторопливо перебирать мелкие поделки в стоящем рядом раскрытом коробе.

— Суженого своего ищу, а не самого — так хоть узнать, коли умер, где могилку его искать, кому в ноги за спасение от человека лютого поклониться. — Сняла Настасья с головы черный вдовий платок, тряхнула коротко остриженными кудрями. — Ему я принадлежу, и если нет его в живых, то и мне жизни на земле этой не будет. Подсоби, дядюшка, век благодарна буду!

Она вскочила, едва не выронив чашку из рук, кинулась к брошенной на лавке у стола сумке. Долго рылась в ней, пока не вытащила на свет волшебного светлячка белоснежное полотенце, сплошь расшитое алыми многохвостыми птицами. За такое на столенградской ярмарке серебра отвалят поболе, чем за рушник эльфийской работы, не пожалеют денег, да еще и спасибо скажут, что красоту такую продали. Протянула девушка полотенце волхву, а у самой руки дрожат, как веточки вереска на стылом ветру.

— Возьми в уплату, денег у меня все равно нет… Только Радея моего отыскать помоги!

Принял Лексей Вестников рушник вышитый, долго рассматривал, словно оценивая каждый стежок мастерицы, выложенный с любовью да надеждой. Свадебный, не иначе. Из приданого взят, для единственного, любимого мужа сделанный, в надежде, что подаст девица ему этот рушник лицо вытереть поутру после первой брачной ночи уже не невестой — женой законной. Видел он уже такую вышивку, касался пальцами дивного мастерства, узора, нарисованного острой иглой и тонкой ниткой.

Только узоры были не цвета алой, только что пролитой крови, а играли зеленью молодой листвы…

— Как звать-то тебя, девонька? — ласковая, чуточку грустная улыбка коснулась губ волхва, когда назвала пришедшая к нему на поклон девица имя, которое в горячечном бреду выкликивал Радей-охотник, пока тело его пыталось зарастить жестокую рану в боку от злой стрелы.

Настасья-искусница, Настасья-краса, Настасья-любимая…

Та, единственная, ради которой Радею пришлось покинуть людской мир, уйти в лес седым, серебряным зверем в надежде, что забудет его девица с золотыми руками и ласковым светом в синих, как небо, глазах, что сочтет его умершим и не будет бродить по свету, неприкаянной, как и он сам.

Недооценил он свою нареченную. Не понял, что в сердце девушки крепко засела та самая огромная, как мир и беззаветная, как надежда, волчья верность. Та, что может заставить человека али зверя кинуться в ночь, не разбирая дороги, через холод и метель только для того, чтобы удостовериться, что с бережно хранимой драгоценностью, второй половинкой ничего дурного не случилось.

— Иди за мной, Настасьюшка…

Тихо поскрипывали под ногами выглаженные ступеньки лестницы, ведущей на второй этаж дома, в обширную полутемную комнату, заставленную сундуками и коробами, заваленную вещами, которые лесной волхв никак не мог разложить по местам. Ярко вспыхнул под потолком белый светлячок, озарил своим светом каждый уголок комнаты. Лексей пропустил девушку в комнату, махнул рукой.

— Узнаешь чего?

Настасья поначалу непонимающе осматривалась вокруг — а потом вдруг тихонько ахнула, кинулась к дальнему сундуку, на крышке которого лежала, аккуратно сложенная, разорванная белая рубашка с изумрудной зеленью вышивки. С первого взгляда узнала мастерица свою работу, прижала все еще пахнущую лесом, прелой листвой и диким зверем рубашку к лицу, еле слышно заплакала…

— Не жить мне теперь… — тихо произнесла Настасья, поднимая голову и кончиками пальцев разглаживая порушенный узор на рубашке. — Хорошо, что зима сейчас… не придется омут искать…

— Он тоже грозился либо в омут головой, либо на нож верный грудью упасть, — вздохнул Лексей, подходя к девушке и кладя ладонь ей на плечо. — Только потом другой путь выбрал.

— Так живой он?! — а потухшие было синие глаза наполняются надеждой так же скоро, как чуть ранее — слезами.

— Живой. Только не узнать его теперь, он совсем не такой, как прежде…

— Узнаю!! — Настасья поднялась с пола, все еще прижимая к груди изорванную рубашку, а глаза горят решимостью идти за суженым хоть на край света, хоть в каменных башмаках, хоть в железных, и неважно, жаркое лето за окном или же суровая лютая зима. — Каким не стал бы — все одно узнаю! Не держи, волхв, все равно не сумеешь. Не поможешь ты — найду сама, где бы он ни был.

— Верю, Настасьюшка. У вас одна верность на двоих.

Суровая, беспощадная.

Волчья…

Легкой поземкой стелется снег над ровным белым покрывалом, укрывшим лесную поляну, окруженную могучими сторожами-елями. Тихо в зимнем лесу днем, лишь изредка потрескивает древесная кора от мороза. Дыхание, срывающееся с губ, белым облачком рассеивается в стылом воздухе, щекочет ресницы намерзающий иней.

Холодно.

Настасья с трудом поспевала за Лексеем, чувствуя себя неуклюжей в теплом овечьем тулупе, валенках и пуховом платке, не то что волхв, который играючи преодолевал сугробы и наметы снега на звериной тропе. Торопилась, как могла — но все равно запоздала, пропустила момент, когда на поляне, к которой и вел ее Лексей Вестников, выбежали волки.

Красивые, легконогие звери резвились в пушистом свежевыпавшем снегу, купались в холодном белом "озере", шутливо гонялись друг за другом, то образуя пары, то сбиваясь в кучу. Настасья невольно засмотрелась на серых хищников, что наводили страх на окружные деревни, залюбовалась парами, которые то уходили, то вновь появлялись на поляне.

И только когда со снега поднялся серебристо-белый волк с темной полосой вдоль хребта, у нее захолонуло сердце.