Евгений Филенко - ШЕСТОЙ МОРЯК

   Аталнурмайя берет  меня за руку. Посвященным дотрагиваться друг до дружки не возбраняется.

  — Скользец, а у демонов бывают дети?

  — Все дети — порождения демонов, — отшучиваюсь я.

   По ее виду не сказать, что Небесница оценила шутку. Скорее смахивает на то, что она внезапно втемяшила себе какую-то шальную мысль.

  — Следуй за мной, — вдруг велит Аталнурмайя и направляет коня в рощу.

   В спину мне летит чей-то короткий смешок...

   Что она задумала?! Неужели?..

   Ну так и есть. Едва только пахучие плети кустарника скрывают  нас от взоров полусотни грубых псов войны, как Небесница спрыгивает  с коня, швыряет на землю свой необъятный плащ и начинает деловито обнажаться.

   Какие-то бесчисленные ремешки, шнурки, застежки...

   — Давай, Скользец,  — шепчет она знойно и невнятно. — Сделай мне демона...

   — Что это, Небесница? Блажь или дурная шутка?

   — Это приказ, обалдуй.

   Элмизгирдуан Угольно-Черный не обязан подчиняться чьим-либо приказам — он уже во власти определяющего Веления, отданного ему в Каменном Алтаре.

   Но Агнирсатьюкхерг Змееглавец вовсе не прочь подчиниться, что и делает с большой охотой и рвением. Увы, в пылу страсти он  не успевает заметить, был ли он первопроходцем или шел к девичьим прелестям проторенной дорожкой. Он вообще ничего не успевает заметить.

   Всё происходит в большой спешке и суете.

   Мне достается роль стороннего наблюдателя, ироничного и безучастного. Здесь нас таких трое — я и кони.

   — А сейчас ты кто? — требовательно спрашивает Атал нурмайя.

   — Твой раб, Небесница! — пылко хрипит Змееглавец.

   Эти мне оковы тела...

   Приводим себя в порядок и под одобрительными переглядываниями копейщиков — мол, а Змееглавец-то, оказывается, истый орел! саму принцессу огулял, во как! — появ ляемся из рощи. Ждать Свиафсартона, который уже близок.

   Наконец этот трухлявый пень, сипя, кашляя и сморкаясь, доползает до своего коня, но взгромоздиться на него не имеет  никаких сил и обвисает на своем посохе, как  тряпка. Тощий, как  тот посох, не плешивый даже, а какой-то шелудивый, сморщенная бурая рожа в лишаях и шрамах. Это у всех старых колдунов поголовное: не то чужих заклятий следы, не то собственных...  Когбосхектар перекладывает копье в правую  руку — левша, стало быть, — берет старца за пояс и легко вскидывает в седло. Силы этот зверовид неимоверной. Может убить человека, переломив через колено. И убивает, если придется.  Может брошенным копьем пронизать самые прочные латы,  будто кисею. И пронизывает...

   В кромешной темноте, сопровождаемые завыванием далеких шакалов и уханьем ночных птиц, мы возвраща емся в город. Я замыкаю процессию.

   Уже в виду городских ворот ко мне приближается Без Прозвища.

  — Как всё было? — любопытствует он.

   Невинный, казалось бы, вопрос. Что он хочет знать —  как всё было на поле или как всё было в роще?

   А для чего ему понадобилось знать, как всё было на поле?! Он что-то  заподозрил или тоже в деле? Что-то Змееглавец не припомнит  об его, Когбосхектара, участии... Это что же, какая-то неучтенная ниточка к про павшему Свирепцу? Интере-е-есно...

   Однако же то, что мне нужно, от Агнирсатьюкхерга я уже получил. Кроме, пожалуй, личного знака его нанимателя. Знак хранится в тайнике, как ему и положено. Никуда он не денется и без Змееглавца...

   Измещение.

   Я немного удивлен тем, что мой собеседник резко клонится на шею коня, а после кулем валится наземь. Немного — потому что это Когбосхектар был бы удивлен изрядно тому, что Агнирсатьюкхерг Змееглавец вот только что был в полном здравии, и вдруг ни с того ни с сего завел глаза... и даже попытался бы предпринять какие-то действия, а я, Скользец, не удивлен ни чуточки, и потому спокойно продолжаю свой путь уже в одиночестве.

   Если что меня и поразило, и даже раздосадовало — так это собственная оплошность.

   Несчастный болван Когбосхектар ничегошеньки не знает о заговоре против короля. Какой еще заговор?! Против самого короля?! Да кто же посмеет!.. Он бесхитростно уповал, что его старинный приятель Агнирсатьюкхерг щедро поделится с ним впечатлениями от перепихона с королевской дочкой.

   Вот уж воистину, пошел посрать  — лишился жопы...

   Так, и что мне теперь прикажете делать с этой горой мышц, с этим бездонным, вечно бурчащим от грубой пищи животом, с этим беспрестанным свербежом в шерстяных зарослях на загривке и на холке?

   Исчезновение Змееглавца ни у кого не вызывает подозрений. Копейщикам он чужой, раз его нет — стало быть, так и надо, ускакал куда-то по своим недоступным их разумению делам. Свиафсартон слишком озабочен собственными болячками и тем, как бы после всего пережитого не отбросить сандалии до прибытия во дворец. Пожалуй, лишь Аталнурмайя приметила его отсутствие, и то с большим запозданием.

   — Эй, ты, — надменно окликает она меня. — Куда подевался начальник стражи?

   — Его больше нет, Небесница, — гундосит Без Прозвища и сооружает на мохнатой роже подобие улыбки. — Но Скользец все еще рядом с тобой...

    Выражение панического ужаса  на ее рожице доставляет мне неописуемое удовольствие.

   Обожаю пугать маленьких засранок. Обожаю! Высокородная сучка может корчить из себя принцессу, властительницу, наследницу трона, но при всем этом она как была, так и останется маленькой засранкой. Посадить такую на одну ладонь, а другой сверху — хлоп, и стереть, словно тлю... или наступить на одну ногу, взять за другую... как ту мелкую потаскушку из Слогрима... как она смотрела, как она орала, как умоляла пощадить... Что,  не  нравлюсь? Боишься? То-то же, сикавка... Катись своей дорогой, нечего ошиваться возле настоящих мужиков. Такой, как я, коли уж возьмется дрючить, так после ты не то что на лошадке разъезжать — на пуховой подушке примоститься не смо жешь. Сучка... засранка... принцесса, драть твою мать...

   — Что приуныли, сволочи? Копейщики вы или убрукские евнухи?! Подтянуться, сопли подобрать, песню орать!..

   Над полусотней взвивается песня.

   Про что могут петь грубые солдаты по пути в казарму? Про баб, жратву и бухло. Какие слова будут в этой песне? Да уж такие, что у стороннего человека уши в трубочку свернутся. Даже старый хрен Свиафсартон очнулся, вскинулся, закрутил башкой и пришпорил коня, лишь бы подальше от этого паскудного хора. А принцесса — та  вообще чуть из седла не выпала, с-сучка...

   Ладно,  уеживай прочь, к своим куклам-конфетам. А мы покамест займемся мужским делом — лиходея скрадывать. Того, что Итигальтугеанера Свирепца изобидел. Короля нашего, милостивца-благодетеля, вояку и гуляку, словом — истинного мужика, не какую-нибудь там кислорожую сволочь.