Джон Толкиен - Дерево и лист

Как-то раз Ниггл сажал живую изгородь, а Пэриш лежал рядом, вытянувшись на траве, и смотрел, не отрываясь, на маленький цветок, что рос из зеленого дерна. У цветка была удивительная, совершенная форма. Когда-то давно Ниггл не один такой цветок нарисовал среди корней дерева. Внезапно Пэриш поднял глаза: лицо его было залито солнечным светом. Он улыбался.

— Как здесь чудесно! Знаешь, Ниггл, я не стою всего этого. Если бы ты тогда не замолвил за меня словечко…

— Чепуха! — Отмахнулся Ниггл. — Не помню, что я там сказал, но, наверняка, этого было совсем не достаточно.

— Да, нет, как видишь, этого хватило. Они выпустили меня гораздо раньше. Тот, второй голос, помнишь? Это он меня сюда послал. Он сказал, что ты хотел меня видеть. Значит, всем этим я обязан тебе.

— Не мне, а второму голосу. Мы оба ему обязаны. Так они и жили — вместе, и вместе строили. Не могу вам точно сказать, сколько прошло времени. Поначалу, что греха таить, им случалось и повздорить, особенно, когда они уставали, а иногда они все-таки уставали. Оказалось, что оба получили в дорогу по бутылке с тоником. Бутылки были совсем одинаковые — на каждой наклейка: «Принимать по несколько капель перед сном. Разбавить водой источника».

Источник они нашли в самом сердце леса. Ниггл задумал его когда-то давным-давно, но нарисовать так и не успел. И вот теперь оказалось, что источник питает большое озеро, то самое, что сверкало почти у горизонта, а, значит, и каждую травинку, которая росла в долине.

От этих нескольких капель вода становилась горькой и вязала рот, но зато у них прибывало сил и светлела голова. Выпив по целому стакану, они ложились отдохнуть, а когда снова принимались за работу, все получалось на удивление быстро и весело. В такие моменты Нигглу особенно хорошо придумывались красивые новые цветы и разные растения, а Пэриш сразу же решал, куда их лучше всего будет посадить. Нужда в бутылках с тоником отпала задолго до того, как они опустели. Пэриш перестал хромать.

Работа подходила к концу. Теперь они частенько позволяли себе побродить, полюбоваться деревьями и цветами, подумать о цвете и форме и просто о том, что к чему. Иногда они пели, тоже вдвоем. И все же, Ниггл невольно все чаще и чаще смотрел в сторону гор.

И вот пришло время, когда дом в ложбине, сад, трава, лес, озеро, да и вся страна стали наконец такими, какими должны были быть — совсем особенными, единственными в своем роде. Дерево стояло все в цвету.

«Сегодня вечером мы закончим работу, — сказал Пэриш однажды. — Давай после этого отправимся в небольшое путешествие». Они вышли в путь на следующее утро, и, пройдя сквозь второй, третий, четвертый план, добрались, наконец, до границы, или, лучше сказать, до грани страны. Ничто, казалось, не говорило об этом; тут не было ни черты, ни стены, ни ограды, и все же они поняли, что здесь страна кончается. Навстречу им со стороны гор по поросшим травой склонам спускался человек. Он был похож на пастуха.

«Буду рад сопровождать вас, — сказал он, подойдя поближе. — Если вы, конечно, собираетесь продолжать путь».

На мгновение между ними словно бы легла тень. Ниггл понял, что теперь он пойдет дальше, что он просто должен идти, Пэриш же не был к этому готов и очень хотел остаться.

— Я лучше подожду мою жену, — сказал он Нигглу. — А то ей будет одиноко. Чувствую я, что и она попадет сюда вслед за мной, когда придет ее время, и когда я буду готов ее встретить. Дом теперь закончен, все, что могли, мы сделали, и уж больно мне хочется показать его ей. Она мигом наведет там уют и порядок. Да и вообще, ей должно здесь понравиться. Тут он обернулся к пастуху.

— Скажите, вы то хоть должны знать, как она называется, эта страна?

— Страна Ниггла. Разве вы не знали? Ведь это картина Ниггла, во всяком случае, большая часть. А недавно здесь появился еще сад Пэриша.

— Картина… — Пэриш был ошеломлен. — Выходит, ты все это нарисовал, еще тогда… Никогда бы не подумал. Что же ты мне раньше не сказал?

— Он пытался, — ответил за Ниггла пастух. — Давным-давно. Но вы не обращали внимания, и даже собирались залатать этим холстом крышу. Вы ведь с женой называли картину не иначе как «Ниггловские штучки», или попросту «мазней».

— Но тогда все было какое-то не настоящее.

— Конечно, ведь это был только проблеск. Но любой проблеск можно уловить, стоит чуть-чуть постараться.

— Я сам виноват, — вмешался Ниггл. — Я ничего тебе толком не объяснил. Знаешь, я ведь иногда называл тебя старым кротом. Но сейчас это не имеет значения. Мы столько повидали, столько сделали вместе. Может, все могло бы повернуться по-другому, но зачем? Ведь и так хорошо, правда? Ну, а теперь мне пора. Прощай! Я знаю, мы еще встретимся, и уж, наверное, кое на что сгодимся.

Так они простились. На мгновение Ниггл обернулся — на дереве расцвел огромный цветок, яркий, словно пламя. Все птицы кружили в воздухе и пели. Он улыбнулся, кивнул Пэришу и пошел вперед вслед за пастухом.

Ему предстояло многое узнать: о высокогорных пастбищах, об овцах и о том, каким безбрежным бывает небо. Он все выше и выше поднимался по склонам холмов, постепенно приближаясь к горам. Не знаю, что с ним стало потом. Сидя в своем старом доме, маленький Ниггл смог предугадать очертания гор, и так они попали на его картину. Но вот какие они на самом деле, горы, и что ожидает нас за ними — об этом могут рассказать лишь те, кто достиг их вершин….

— А я считаю, никудышный он был человек, — сказал Томпкинс, член городского совета. — Совершенно бессмысленный. Ну какую, к примеру, пользу он принес обществу?

— Право, не знаю, — ответил Аткинс (школьный учитель, не самая влиятельная личность в городе). — Я бы не стал судить столь категорично. Ведь все зависит от того, что считать пользой.

— Польза — эта польза, практическая, экономическая, в конце концов. Вероятно, даже подобных граждан можно было бы как-нибудь использовать, если бы кое-кто в наших школах получше исполнял свой долг. Но где там! А в результате общество получает совершенно бесполезных людей. Управляй я этой страной — я бы заставил людей такого сорта заниматься тем, на что они годятся — например, мыть посуду где-нибудь на общественной кухне. И уж будьте спокойны, я проследил бы, чтобы они выполняли все, как следует. В противном случае их бы устраняли. В частности, его следовало бы устранить.

— Устранить? Что вы имеете в виду? Вы отправили бы его в путь раньше, чем пришло его время?

— Да, именно так, выражаясь вашим дурацким устарелым языком. Я спустил бы его вниз по мусорной трубе — прямо на свалку! Вот что я имею в виду.

— Значит, вы считаете, что живопись ничего не стоит, ни на что не годится, что ее не надо сохранять, совершенствовать?