Александр Бушков - Анастасия (сборник)

Эти глупцы смеют уверять, что человек станет лучше бога, но что такое бог? Я хорошо знаю богов, мне приходилось иметь с ними дело. Боги – не более чем уставшие актеры, которых ведет роль, жалкие куклы, обреченные разыгрывать до бесконечности одни и те же приевшиеся сцены – до бесконечности, потому что боги бессмертны. Люди мечтают о бессмертии, но я давно понял, о чем мечтают бессмертные боги, – о смерти…

Никак нельзя продавать письма – иначе погибнет ненаписанный труд «Что есть человек». Так что же, достать из тайника тяжелый мешок – и прочь с Крита? Мир велик, в нем достаточно мест, где может найти себе приют толкователь снов, но мне надоело быть толкователем. В силу своего таланта я хочу управлять событиями и людьми, ибо познал все людские слабости, и это ставит меня неизмеримо выше толпы. Но кто предоставит мне возможность властвовать там, в чужих землях, если не удалось достичь этого на родине после десятилетних трудов? Места вокруг сладкого пирога давно заняты, опоздавших прогоняют взашей, и стоит ли сердиться, если сам поступал бы точно так же, покусись на твою долю затесавшийся с улицы нахал? Сердиться нужно на самого себя.

Так ничего и не решив, я отправился прогуляться, и город, надоевший Кносс, показался мне еще более пыльным, грязным и скучным. Возле дома лидийца ждали своей очереди человек двадцать, я спокойно прошел мимо, старательно изображая полнейшее равнодушие, спиной чувствуя, что они смотрят вслед с насмешкой и разочарованием. Конечно, им хотелось бы поглазеть на нашу драку, растрепанные бороды и набежавших полицейских, но такого удовольствия я этому сброду не доставлю…

Возле заведения Валеда, где останавливаются заезжие торговцы, чтобы получить за свои деньги все удовольствия, было шумно, как всегда. Свистели флейты, кружились и выгибались танцовщицы, едва прикрытые прозрачной тканью, изображая чувственность и веселье, звенели дутые браслеты, падали с плеч покрывала, а на широкой галерее гомонили купцы, наслаждаясь короткой свободой, – дома не разгуляешься, там разжиревшие жены будут лупить их метлами при закрытых дверях.

Я прошел бы мимо, но ко мне бросился одноглазый бактриец, верный Валедов слуга, изгнанный из родных мест и лишенный уха наверняка не за благочестивую жизнь. Оказывается, Валед ждал меня и велел доложить, как только я буду замечен поблизости. Пренебрегать предложением не следовало. Правда, я не знал, как он примет меня теперешнего, после смерти Каро многие стали меня избегать, считая, что мои золотые дни позади.

Хотел бы я видеть честного содержателя дома для приезжих. Само это занятие и честность – вещи несовместимые. Разумеется, в любом таком заведении купец может беспрепятственно предаваться всем порокам, какие только существуют, а если он захочет, ему выдумают новые, но хитрый Валед, решив быть оригинальным, устроил еще тайные закутки – там могли развлекаться женатые и замужние из почтенных семейств, там продавали, покупали и выменивали ценные сведения полицейские у воров, воры у полицейских, шпионы разных стран – друг у друга. Платой Валеду служили не только деньги, но и львиная доля этих сведений, поэтому Валед прямо–таки необходим многим, в том числе, разумеется, и мне.

Он сидел в своей комнатушке, толстый, огромный, похожий на старого обрюзгшего борца. Никто не знал о нем ничего. Словно стена раскрылась двадцать лет назад, и Валед вышел из трещины. Единственный человек, о прошлом которого не смог ничего узнать даже я…

Тут же пребывал какой–то тип, по виду грек из портового города. Между ними стояла девушка, и было ясно – грек расхваливает Валеду ее достоинства, а Валед по своей всегдашней привычке напустил на рожу раздумье, но сам давно уже все решил и думает только, как облапошить грека. Грек, по всему видно, тоже парень не промах. Впрочем, особого ума для этого не требуется – в отличие от моего ремесла законы торговли разработаны в незапамятные времена и не меняются с начальной поры.

– О, вот и Рино! – заорал Валед с таким радостным видом, словно я пришел вернуть ему крупный долг. – Мой многомудрый друг, что ты думаешь об этой девчонке? Боюсь прогадать по своей непрактичности.

– Откуда? – спросил я грека.

– С Оловянных островов, – сказал грек. – Покупай, не сомневайся.

Я посмотрел на нее внимательно, она стояла, опустив руки, и покорно ждала – а что ей еще оставалось? Женщина создана, чтобы быть игрушкой и вещью. Белокурая и синеглазая, как все северянки, тоненькая, обыкновенная. Но было в ней какое–то отличие, которого я не понял, потому что не стоило задумываться над такими пустяками.

– Товар лицом, грек, – сказал я, сел рядом с Валедом и налил себе прекрасного вина, за которое, разумеется, пошлины не платили сроду.

Грек привычно сдернул с девушки покрывало, она покраснела – как все они, когда их впервые раздевают перед покупателем. Через месяц будет плясать в кисее и искусно услаждать стряхнувших семейные и деловые заботы купцов. Даже удовлетворения не чувствуешь, зная все наперед.

– Что ты посоветуешь? – спросил меня Валед.

– Ничего особенного, – решил я подыграть. – Да и вообще эти, с Оловянных островов, плохо переносят наш климат.

Поторговавшись, сошлись на семидесяти драхмах.

– Понимаешь, Рино, у меня сейчас свободных денег нет… – сказал Валед.

Я прекрасно знал, что это означает, – деньги у него, разумеется, есть, но он раздобыл для меня что–то интересное, и семьдесят драхм – цена тому. Поэтому я беспрекословно заплатил греку, он выкатился, кланяясь, покупку отвели в то крыло, где дрессируют новеньких, и я повернулся к Валеду.

– Вчера стража Лабиринта схватила еще одного отравителя. От него ничего не добились.

– Ну, милый мой, – сказал я. – И за это я платил?

– Кто–то этой ночью пустил стрелу в Горгия. Промахнулся, и охрана сгоряча его зарубила.

– Уже интереснее, но…

– И наконец, – сказал Валед. – Люди Пасифаи тайно подкупают солдат и войсковых начальников в Фесте и Амнисе.

– Только солдат?

– Да, – сказал он. – Умная баба, но логика типично женская – что она добьется с помощью нескольких подкупленных полков?

– Что ж, я платил не зря, – сказал я. – Игра переходит в новое качество…

Мы немного поговорили о Пасифае и ее яростном желании уничтожить Минотавра – свой вечный позор. Мы говорили, называя вещи своими именами и не выбирая выражений, так что наш разговор по сути являлся государственной изменой, за которую по закону раздирают лошадьми на площади. Но подслушать нас здесь никто не мог, а доносить друг на друга мы никогда не стали бы. Донос – пошлое оружие слабого. Люди вроде нас с ним, даже став врагами, сражаться будут лишь с помощью сложной и отточенной до бритвенной остроты интриги.