Лада Лузина - Меч и Крест

Она так и не продвинулась дальше пяти шагов и, закатив глаза, приоткрыв вдохновенный рот, представила вдруг столь головокружительно глубоко, словно разрезала собой поперек столетние пласты времени, что по этой точке, где стоит сейчас она, проходили — не могли не проходить! — делая пять шагов от входа: последний император России Николай, приехавший на освящение соборного храма 20 августа 1896, и сотворившие освященный Васнецов, Нестеров и Врубель, и Параджанов, творивший здесь сценарий для своего фильма о Врубеле сто лет спустя. Ахматова и Куприн, Белый и Блок, Маяковский и Мандельштам, Бердяев и Таиров, Вертинский и Михаил Афанасьевич Булгаков! И почувствовала, поджав вибрирующий восторгом живот, как тени проходивших здесь проходят сейчас сквозь нее, и подумала, воспарив, что все экзаменационные билеты пишутся чересчур поверхностно и общо и киевским студентам исторического факультета стоило бы сдавать исключительно вопросы вроде:

«История одной мраморной плиты, в пяти шагах от входа в центральный неф самого прекрасного в мире Владимирского собора!»

«Ой, лишенько, экзамен…» — спохватилась Маша.

Хотя, сугубо между нами, мой дорогой читатель, приходить на экзамен по истории вовремя Маше Ковалевой особой необходимости не было.

В отличие от других преподавателей, историчка Василиса Андреевна запускала студентов не скопом, а партиями — по пять голов, чтобы иметь возможность контролировать мыслительный процесс каждой во время подготовки к ответу. Она славилась тем, что списать на ее экзамене было практически невозможно, да и утруждать себя списыванием — бессмысленно. И те, которые, легкомысленно пропуская ее лекции, старались наверстать упущенное за счет книг, — заученных или перекатанных в шпоры, — могли рассчитывать в лучшем случае на «уд». Василиса Премудрая, именуемая также Васей, относилась к подвиду особо трудных педагогов, страдавших обилием оригинальных взглядов, расходящихся со всеми известными учебниками, и знанием немыслимого объема дополнительной, нигде не опубликованной информации. Васю боялись до истерики. И ее единственной «ахиллесовой пятой» была законная гордость. А студент, пойманный на подглядывании с полным конспектом ее лекций, вполне мог надеяться на «хор». «Во всяком случае, — любила говаривать она, — у тебя есть базис, к которому ты всегда можешь обратиться. Если не в башке, то хотя бы на бумаге».

Тем не менее, Маша Ковалева появилась у назначенной аудитории минута в минуту и, с облегчением скинув на пол плотно набитый библиотечными книгами рюкзак (Маша упрямо читала всю, даже категорически не рекомендованную Васей литературу), стала ждать чего-то ведомого ей одной и, похоже, не имеющего отношения к истории Украины. Во всяком случае, попытки затесаться в первую партию экзаменуемых Маша не предприняла.

Пять добровольных великомучеников скрылись за дверью. Мандраж ожидающих скакнул на десять градусов вверх, — гильотина была приведена в действие, и стоявшие в очереди на эшафот судорожно отсчитывали последние минуты перед казнью.

Девушка в короткой клетчатой юбке неожиданно больно ударила своего парня кулаком в плечо.

— Это все ты виноват! — чуть не со слезами сказала она. — Это из-за тебя я к экзамену не подготовилась. Мы же договорились, что будем всю ночь заниматься. А ты со своей любовью… Никогда подождать не можешь. Вечно нетерплячка! Если сегодня я из-за тебя экзамен не сдам, то…

— Я на тебе женюсь, — уверенно объявил нетерпеливый.

Клетчатая юбка притихла и потрясенно посмотрела на него. Тот серьезно кивнул в подтверждение нешуточности своих слов. А невольная свидетельница их хэппи-энда, скуксившись, подхватила за ручку свой рюкзак и грустно поплелась к окну в конце коридора.

Маша никогда не боялась экзаменов, и ей никто никогда не объяснялся в любви. В школе ее часто дразнили, в институте — просто не замечали в упор. Здесь она была лишь бесполым привидением, которое грустно смотрит на жизнь со стороны…

«Но именно так и должен смотреть на мир настоящий историк!» — великоразумно утешила себя она, дабы заглушить иное, крайне неразумное чувство, закопошившееся у нее под грудью при виде счастливой кульминации чужого романа.

На другом краю подоконника громко сходили с ума три неразлучные подружки их группы — Рита, Лида и Женя, — заядлые красавицы и тусовщицы. Рита даже мелькнула пару раз на страницах глянцевых журналов, повествующих о всевозможных модных мероприятиях, безгрудая Лида посещала школу моделей, Женя же была просто хорошенькой, как херувим, и столь же очаровательно шаловливой…

— Ох, чувствую, Василиса Премудрая меня уроет! — жалобно просипела Женя. — Я вчера и голову специально не мыла. Дурная примета — мыть голову перед экзаменом.

— Тут на грязной голове не проскочишь, — нервно оскалилась Лида. — Это тебе не Марковна. Та ставит «хорошо» каждой телке, которая выглядит как Леся Украинка в гробу. А наша Вася каждую дату спросит. Всю ночь, как дура, ее басни учила. Лешик мне свой конспект отксерил. Господи, и кому это сейчас надо! Кстати, — неожиданно взбодрилась она. — Вы знаете, какую он мне записку туда сунул? «Чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями, два сосца твои — как два козленка…» Он, оказывается, на меня дрочит с первого курса!

Женя в ответ коротко хохотнула, — от страха ее обычно безудержный смех примерз к губам.

— Что, опять ты? — даже не разозлилась на подругу Лида. — Вечно ты со своими розыгрышами дурными! Ну на хрена?!

— Помните, — подала величественный голос Рита. — Вечером отмечаем сдачу экзамена в клубе «О-е-ей»?

— Точнее, валим его и напиваемся с горя, — уже смирилась со своей участью Женя.

— Нужно парней захватить, чтобы выпивку нам оплатили. О-о-о… А вот и наш главный змий! Кстати, ты знаешь, что я узнала? — Лида вдруг жарко зашептала что-то в уши подругам, мгновенно оказавшимся у ее рта.

Что именно, Маша не расслышала, хотя очень хотела бы.

Она жадно взглянула на вновь прибывшего и тут же, боясь, что кто-то успел расшифровать ее нелегальный взгляд, опустила глаза и принялась с подчеркнутым интересом рассматривать свои ничем не примечательные пальцы с коротко остриженными ногтями и заусеницами.

Парень, послуживший причиной этого небольшого переполоха, шел по коридору самоуверенной походкой плейбоя, привыкшего, что его тело постоянно полируют десятки женских взглядов.

Он был красив, даже слишком красив для мужчины. И этот переизбыток красоты — капризные губы, гордый нос, черные волосы, собранные сзади в хвост, — невольно воспринимался окружающими как что-то порочное, перехлестывающее за пределы установленной нормы.