Юлия Федотова - Наемники Судьбы.Пенталогия

– В пятницу утром… или в четверг…

– Вот. – Профессор достал из буфета пиццу – такую Хельги сто лет не едал, – жареную курицу, паштет, кексы… – Да ешьте же вы! Вам до рассвета надо выбраться из города, здесь оставаться нельзя, университет обыскивают. Полшестого первый обход. Эй! Не спите, а ешьте!

Хельги отчаянно клевал носом. Сил не осталось даже на еду.

Профессор похлопал его по щеке:

– Послушайте, сделайте над собой последнее усилие, дойдите до дивана.

Хельги заснул с мыслью: «Интересно, поверит ли ктонибудь из наших, что я спал на диване мэтра Перегрина». Впрочем, когда спустя полчаса его безжалостно растолкали, ему показалось, что он и не спал вовсе. В него влили кофе, на него напялили плащ с капюшоном (хорошо, что сегодня дождь), вручили узелок с едой и подпихнули к двери.

– А пересдача? – слабо пискнул Хельги.

– Да поставлю я вам этот распроклятый зачет! Поставлю! Поторопитесь, скоро рассвет!

Спригган наконец ушел.

А профессор Перегрин сидел и думал. Он часто думал о сприггане Ингреме, чаще, чем хотелось бы. Постепенно вместо живого существа в этих размышлениях занял некий вымышленный образ, отчасти списанный профессором с себя самого. Он помнил себя – молодого, самоуверенного, снисходительного – на уроках одряхлевшего Мерлина с его допотопными заклинаниями и нелепыми пассами (тогда еще не отжила мануальная магия). Теперь таким представлялся профессору студент Ингрем. Он насмехался над стариком за глаза. Он презирал его слабость. И теориюто он не учил специально, демонстрировал: мол, зачем ему теория, при егото способностях.

И вдруг это существо – голодное, уставшее, несчастное, только что чудом избежавшее гибели – вновь рискует жизнью, и ради чего? Ради его, профессора, подписи в зачетном листе. Взлелеянный образ соперника рухнул. Теперь мэтр Перегрин думал о том, считать ли безумный поступок студента знаком особого уважения к его профессорской персоне или лишним доказательством абсурдности бытия.

Тем временем Хельги без приключений миновал четыре патруля и городскую стражу – они его просто не заметили в предрассветной мгле – и в условленном месте застал девиц, живых и здоровых, и с ними, как ни странно, эльфа.

Дорога из города оказалась для них менее спокойной. На них имели несчастье напороться пятеро квартальных сторожей из числа воинственно настроенных горожан. Энка рассвирепела и перебила их самолично, их же оружием. Дело было сделано аккуратно и тихо. Больше беглецов никто не тревожил.

– Ну как? Разрешил еще одну пересдачу? – тормошила Хельги Энка. – Что ты молчишь как полено? Разрешил?!

– Нет… То есть да… То есть я сдал.

– Что значит – сдал? – удивилась Меридит. – Ты не мог сдать. Ничего не понимаю!

– Я и сам не понимаю. Он заставил меня вымыться, переодеться, потом я спал на его диване, потом он сказал, что поставит зачет, и выгнал меня. И еще вот… – Хельги вывалил еду из узла.

– Ого! – завопила Энка радостно. – С этого и надо было начинать!

– Да, – отметила диса, глотая кекс, – мэтр Перегрин оказался лучше, чем я думала. Хельги, ты зря так плохо учил магию.

– Ты что, не знаешь, как я старался? – возмутился Хельги. – Я же не виноват, что у меня избирательная магическая тупость. Просто чудо, что он согласился поставить мне зачет!

– Халява! – подытожила сильфида. – Великий дух Халява.

Ей все всегда было ясно.

– Давайте лучше решать, что делать дальше.

– Лично я буду спать. А вы думайте, – заявил спригган.

Стали думать. Решили дождаться вечера, а дальше – мнения разделились. Энка хотела на юг, в наемники к сехальцам. Там платили золотом, не обращали внимания, человек ты или нет. И даже не знали про Инферн.

Меридит не любила жару и сехальскую еду. К тому же ей казалось зазорным участвовать в бесконечной междоусобной грызне мелких царьков, в то время когда грянула великая битва миров.

Эльф участия в разговоре не принимал. Он до сих пор не мог разобраться, что заставило его, вопреки эльфийским принципам, присоединиться к странной компании «онельнов» – так называли эльфы всех представителей малых народов без разбору: спригганов, дис, сильфов, дев корриган, фей, троллей, лепреконов и многихмногих других. Себя эльфы именовали «альвен» – первородные. Были еще «альорке» – горные гномы, гоблины, кобольды, «альмэнс» – чужие, то есть люди. И «эмортэ» – те, кого в Староземье именовали емким словом «нежить».

Спор дисы с сильфидой разрешил Хельги. Он проснулся от их ругани, сел и тоном, не терпящим возражения, заявил:

– Пойдем на север. Я хочу рыбы, – и заснул снова.

К удивлению Аолена, девицы сразу согласились.

– За ночь уйдем как можно дальше от города, а там, глядишь, можно будет двигаться и днем. Пойдем по старой дороге на Эскерольд, она почти заброшена. Потом свернем на запад и вдоль Безрудных гор выйдем к побережью, – озвучила более развернутый план диса.

– А потом? – рискнул спросить эльф.

– Поедим рыбы и решим, чего нам еще захочется, – ответила Энка, – может, винограду?

Они шли навстречу войне. Все отчетливее становились ее приметы: ночные дозоры по околицам деревень – от них приходилось скрываться, маркитантские обозы, колонны солдат, месившие грязь весенней распутицы. И первые жертвы. Нет, Инферн был еще очень далеко. Это народы Срединных Земель резали друг друга почем зря, охваченные массовой ксенофобией.

– Если так пойдет дальше, – заметила Меридит на третьи сутки пути, стоя посреди разоренной эльфами деревни, – инферналам не с кем будет воевать. Интересно, они сильно огорчатся?

Хельги ткнул сапогом тело землепашца. Оно лежало в луже, из груди торчала изящная, серебристая эльфийская стрела.

– Не понимаю я этого идиотизма. Вместо того чтобы объединиться перед угрозой Инферна, люди с эльфами взялись друг друга истреблять. Что ты обо всем этом думаешь? – обратился он к эльфу.

Аолен молчал. Горло его сдавил ужас. Он ждал гибели в сыром застенке, он видел разлагающиеся трупы горных эльфов во рву, убитых ни за что, просто на всякий случай. Это было тяжело и больно. Но чего еще ждать от людей – наглого, грубого, жестокого народа?

Сейчас же он наблюдал страшную картину разорения, учиненного не кем иным, как эльфами – мудрыми, благородными, снисходительными. Как могли его соплеменники, славящиеся любовью к красоте и гармонии, совершить подобное?

Вот юноша, пригвожденный к косяку двери, лицо изуродовано болью и страхом. Стрела поразила его в область ниже живота, он долго страдал, умирая. Вот старуха, наполовину вывалившаяся из окна, юбка бесстыдно задралась, обнажив грязное белье. Мать с ребенком, пронзенные одной стрелой в куче конского навоза.