Владимир Василенко - Серый пилигрим

Лавка занимает весь первый этаж особняка Твинклдотов и, в отличие от жилых помещений, имеет выход не в узкий проулок, а прямиком на центральную торговую площадь портового района. В общем, местечко что надо, и от недостатка посетителей «Твинклдот и сыновья» не страдают. Тем более что товары их – в основном фрукты и овощи со всего побережья да разная подержанная мелочевка – хоть и не приносят большой прибыли, но и на прилавках не залеживаются.

Кроме того, дядюшка Донателло варит неплохое пиво, пользующееся определенной популярностью. Правда, продает он его оптом в близлежащие таверны. Барт сколько раз уже намекал дяде, что, если бы они сами открыли к абак, то можно было бы вовсе забросить всю эту торговлю овощами и жить припеваючи. Но Индюк почему‑то не хочет связываться с этим делом, полагая содержание питейного заведения занятием не вполне добропорядочным и благородным. Тьфу! А скупать у пропахших навозом крестьян из окрестных деревень всякие там бобы и кукурузу, а потом перепродавать их с наваром в несколько лир с корзины, выходит, благороднее?!

— Барт, ты где шляешься все утро? – забубнил Бонацио, едва завидев его на пороге. – Я же не могу один со всем управляться. Хорошо, покупателей пока мало…

Покупателей, как можно было заметить, пока нет вообще. Бонацио же занят размещением ассортимента на прилавке. Работа как раз для него – аккуратно, разве что язык не высовывая от усердия, укладывает на полках морковку, петрушку, лук – пучок к пучку, луковку к луковке. Яблоки высятся на прилавке ровненькими штабелями, и все как полагается: самые чистенькие и красивые – снаружи, те, что с червоточинкой или с ушибом на боку – в глубине. Придет какая‑нибудь хозяйка за продуктами – сунешь ей два–три хороших для вида, а еще парочку поплоше. Так, глядишь, все и сбагришь.

Впрочем, как раз этого‑то бедняге Бонацио не дано. Поставь его к прилавку – будет подавать только то, что просят. Постоянные клиентки давно уже этого простофилю раскусили. Как завидят – тут же к нему, и давай командовать. Этого мне, дескать, получше, да этого покрупнее, да чтоб без гнильцы, да самого спелого. А Бонацио знай себе хлопает своими белесыми, как у коровы, ресницами да смущенно кивает. Да уж, нет в младшем индюшонке торговой жилки…

— Тебя Матео искал. Говорит, ты ему обещал чего‑то. Только что заходил. Ты его не видел?

— Нет, – отмахнулся Барт. – Надо будет – еще зайдет.

Он уселся на свободный прилавок и легонько, самыми кончиками пальцев, пробежался по струнам лютни. Инструмент старый, капризный, так что настраивать его приходится каждый раз перед игрой. Впрочем, Барта это ничуть не смущает. Музыку он всегда любил и играл, по его мнению, достаточно сносно, хотя и был полнейшим самоучкой. Помнится, в детстве мечтал стать бардом и ходить по городам и весям, слагая баллады и выступая перед графами и герцогами.

Одна незадача – если кое–какие способности к музыке у Счастливчика имеются, то вот таланта стихосложения, по злой иронии судьбы, не наблюдается вовсе. Во всяком случае, те две с половиной баллады, что он успел сочинить, дались ему с превеликим трудом, а должного впечатления на слушателей и – что самое обидное – на слушательниц не производят. А что же это за бард, если от его пения девицы не начинают вздыхать и смахивать слезы платочками, а глаза их не горят восхищением и обожанием? Ерунда, а не бард.

К тому же у барда должны быть длинные волнистые волосы – белокурые, золотистые или, на худой конец, черные как смоль. Еще не помешают выразительные голубые глаза, тонкие подкрученные усики и, самое главное – томный, чарующий голос. У Барта же волосы рыжеватые, жесткие, как леска, да еще торчат на затылке, как перья в головных уборах дикарей с Архипелага. Усы пока растут плохо, глаза и голос вполне обыкновенные… В общем, приходится юному Твинклдоту добиваться девичьего расположения другими, гораздо более сложными путями, нежели музыка.

Но сейчас, когда пальцы будто сами собой порхают над струнами, извлекая из инструмента медленную и до невозможности печальную мелодию, мысли Барта заняты вовсе не противоположным полом. Задуматься и без того есть над чем. Перед глазами до сих пор стоит жуткий незнакомец в черном, в ушах не стихает предсмертный хрип старого Дабера… О, Аранос–Хранитель, может, все это ему приснилось?

Но нет, не приснилось. К превеликому сожалению. Как не приснилось и то, что кошелек со всеми его сбережениями и деньгами, врученными дядей для закупки бобов, остался либо в лавке Хорь ка, либо лежит на дне морском или где‑нибудь на улочках портового района. В последнем случае, впрочем, долго он не залежится.

Дуду – так зовут крестьянина, у которого дядя Дон закупает бобы, – обещал приготовить товар послезавтра. Так что с утра Барт, оставив лавку на попечение Бонацио, должен будет отправиться за город. Осталось неполных два дня, чтобы вернуть деньги. Но где их раздобыть?

Пока вариант только один – то самое кольцо, что он забрал из лавки Дабера. Рассмотрев его внимательнее, Барт пришел к выводу, что оно золотое. По крайней мере, очень похоже на золотое. И размера приличного.

Одно лишь повергало в уныние – то, что покупателя на такую вещицу будет найти ох как непросто. Зловещие черепа, непонятные письмена… Даже если эта штука не магическая, то наверняка принадлежала последователю какого‑нибудь темного заморского культа. А культ Араноса, в последнее время все настойчивее насаждаемый имперцами в Валемире, да и по всему материку, жестоко карает за любую причастность к колдунам. Если Барта застукают с этой штукой, это будет похуже, чем попасться с полными карманами скумы или пороха. Это – верный путь на виселицу. Хуже, пожалуй, только быть заподозренным в сочувствии к повстанцам Балтазара – тем, что еще надеются свергнуть императора Валора и вернуть власть старым династиям. За это, говорят, четвертуют.

Будь у него побольше времени, можно было бы все‑таки подыскать какой‑нибудь вариант. Но сейчас единственное, что приходит в голову, – это попытаться переплавить кольцо. Если оно действительно золотое, то весу в нем, должно быть, не меньше пяти унций. Даже если отнести этот слиток к ближайшему ростовщику, известному симпатичным прозвищем Живодер, то вырученного с лихвой хватит, чтобы вернуть все потерянные деньги, да еще и останется.

В общем, несмотря на все испытания, выпавшие на долю Счастливчика этим утром, он быстро пришел в себя. Помогло прирожденное жизнелюбие, да и музицирование всегда отражалось на его душевном состоянии самым благотворным образом. Так что мелодия, производимая видавшей виды лютней, постепенно перестала быть душераздирающе печальной.