Башня. Новый Ковчег 6 - Евгения Букреева

Слава богу, на этот раз обошлось без кошмаров, хотя и приятным сон тоже назвать было нельзя — от него осталось какое-то щемящее, тревожное послевкусие. С минуту он лежал неподвижно, вглядываясь в темноту, расступающуюся перед робким светом одинокого ночника, потом перевёл взгляд на часы — старенький электронный будильник с большими и яркими цифрами на экране, обшарпанный, заслуженный, с плохо припаянными контактами, он отключался от сети при любом неловком движении — и удивился, надо же, как рано. Можно поспать ещё минут сорок. Осознав это, Кир снова закрыл глаза, попытался погрузиться обратно в сон, но скоро понял, что выспался. В голову настойчиво лезли мысли о том, что хочется пить, да и туалет посетить не мешало бы, и как Кир не старался ещё хоть недолго подремать, всё было тщетно. Он вздохнул, рывком поднялся, опустил ноги на пол, нащупывая обувь, не нашёл, встал так, босиком, и, едва сделав шаг в сторону туалета, естественно споткнулся о вынырнувший откуда-то ботинок. Потеряв равновесие, Кир вцепился в край стола, ойкнул от боли, пронзившей перебинтованную ладонь, затряс рукой, смахнул что-то со столешницы — в полумраке он даже не понял, что, — и тут же в голову, которая до этого была тяжёлой и пустой, вместе с болью вернулись воспоминания о суматошных событиях вчерашнего дня.

Утечка в паровой, горячий вентиль, за который он так опрометчиво схватился руками, орущий на него Савельев с перекошенным от гнева лицом, странные слова Анны Константиновны, сказанные ею в медсанчасти, когда она делала ему перевязку «вы так с ним похожи». Неловкие извинения Бориса Андреевича — ты на Пашу, Кирилл, не сердись, ему сейчас нелегко.

Странный день промелькнул калейдоскопом, и Кир не очень понимал — гордиться ли ему теперь собой (как там назвала Маруся его выходку? подвиг?) или лучше забыть, как старался он забыть большинство идиотских поступков в своей жизни.

Дойдя до уборной и справив нужду, Кир остановился у раковины и тупо уставился на свои перебинтованные руки. Ему не мешало бы принять душ, но как? Повязки же намокнут. Может, снять их вообще? Ну их, только мешают. Он принялся неуклюже разматывать — получалось плохо. Узел был завязан так, что как Кирилл не пытался подцепить его ногтями, ничего у него не выходило — только ещё больше затянул. На миг в голову пришла идея разбудить Гошу, он даже выглянул из туалета обратно в комнату, но натолкнувшись глазами на блаженное Гошино лицо (его сосед спал, как младенец, только что не причмокивал во сне), Киру стало совестно — пусть спит, он и сам как-нибудь справится. Кирилл ухватился зубами за узел на правой руке, как за наиболее неподдающийся, потянул на себя и тут же резко остановился. Вот он дурак! Анна Константиновна же велела прийти утром на перевязку.

Он вспомнил, как она ловко и сосредоточенно бинтовала вчера его ладони — Кирилл таких высот, работая в больнице, конечно, не достиг, хотя у него тоже неплохо получалось, — и, закончив, сказала привычным строгим голосом:

— Завтра с утра на перевязку. Обязательно. Здесь всегда есть кто-то, круглосуточно. Так что перебинтуют.

Это было уже после того, как она его за Савельева поблагодарила. Или до? Кирилл совсем запутался.

Кир вернулся в комнату и начал торопливо одеваться. Верхний свет он зажигать не стал, чтобы не разбудить Гошу, кое-как натянул штаны, чертыхаясь вполголоса — они едва сошлись на талии, а ширинку он и вовсе застегнул с превеликим трудом. Ерунда какая-то, что он растолстел за ночь что ли? Правда, в чём дело, Кир сообразил довольно быстро: впопыхах он схватил Гошины штаны. Можно было, конечно, снять и найти свои, но Кирилл рассудил иначе. Пока он будет переодеваться, неловко орудуя перебинтованными руками, больше времени пройдёт, а так, он быстренько сбегает туда-обратно, Гоша даже проснуться не успеет.

Стараясь не обращать внимания на тесные штаны, Кир напялил рубашку — вроде бы свою, — кое-как справился с пуговицами, повязка мешала, и выходило ужасно медленно, и выскользнул за дверь. Вернее, сначала ему пришлось искать ключи — педантичный Гоша, у которого всё должно было быть по правилам, запер дверь на ночь.

Этого Кир не понимал — к чему и, главное, от кого тут запираться. Что здесь воровать: казенную одежду, обшарпанную мебель или их видавший виды будильник, который каждое утро надрывался так, что его на Поднебесном ярусе, наверно, слышно было? Но Гоша был бы не Гошей, если бы, вернувшись вечером в комнату, он оставил бы дверь открытой. Скорее мир бы перевернулся. Но дверь была заперта, Гоша спокойно спал, и мир всё ещё стоял на месте. А ключи Кир нашёл на столе под ворохом бумаг.

Оказавшись за порогом, Кир машинально запер дверь — не оставлять же товарища спать в незапертой комнате в самом деле, — сунул ключи в нагрудный карман рубашки и зашагал по сонному пустому коридору в сторону медсанчасти.

— Можно? — Кир толкнул дверь, на которой была пришпилена отпечатанная на принтере пластиковая табличка «Медсанчасть», и заглянул в комнату.

Там за столом, положив седую голову на руки, дремал Егор Саныч. При звуке его голоса он вздрогнул, поднял на Кира усталые глаза.

— Кирилл? — он удивленно моргнул, но тут же его морщинистое лицо расплылось в доброй улыбке. — Пришёл, герой? Ну заходи давай, чего застыл на пороге.

Кир прошёл в кабинет, присел на край кушетки, не сводя глаз с доктора, а тот, поднявшись со своего места, приблизился к стеклянном шкафу и принялся доставать оттуда бинты, марлю и какие-то баночки.

— Наслышан-наслышан о твоём подвиге, вся станция уже в курсе. Анна Константиновна предупредила, что тебе надо будет сделать перевязку.

Егор Саныч стоял спиной, лица Кир не видел и мучительно соображал, говорит старый доктор серьёзно или шутит. Потом решил, что всё-таки шутит, тем более, когда Егор Саныч обернулся, на его губах по-прежнему играла улыбка. Кир даже выдохнул с облегчением: если бы старый доктор начал его хвалить и восторгаться, это был бы явный перебор.

— Ну, раз явился, давай-ка посмотрим заодно и шрам после операции. Приляг на кушетку, — скомандовал Егор Саныч.

— Да нормально всё, — запротестовал Кир, но больше так, для проформы. Ослушаться он Егор Саныча не посмел, растянулся на кушетке, а тот, расстегнув рубашку и оторвав пластырь, начал аккуратно ощупывать уже почти затянувшуюся рану.

— Хвалят тебя, наверно, все? — неожиданно спросил Егор Саныч. — Ну-ну, лежи не дёргайся, герой. Знаю, что хвалят, и не зря в общем-то. Ты — молодец. И раны твои, я смотрю, хорошо заживают. Раньше говорили