Юрий Самусь - Полынный мёд. Книга 1. Петля невозможного

– Ладно, – вздохнул майор, – уговорил. Я сегодня добрый, я сегодня в «Виндикаторе» два уровня прошел. В общем, повторяй за мной: «Служу Советскому Союзу!»

– Опять издеваешься? – заревел в три ручья Феофан.

– Да ты что?! – изумился майор. – Это заклятие любую порчу или болезнь снимает. Сам посуди, детишки сейчас все слабенькие, нитратами-гербицидами травленные, а как в армию попадут, как скажут «Служу Советскому Союзу», так и все: никого на хрен не интересуют твои болячки. А коль не интересуют, значит, их и нет. Правильно я мыслю?

Поскребышев осторожно кивнул своей малюсенькой пинг-понговой головушкой, опасаясь перечить Живодерову. Тот же, разойдясь, взахлеб продолжал свою мысль:

– Ну, конечно, «Слава КПСС!» посильнее заклятие будет. От него целые народы в дрожь бросает, я имею ввиду загнивающих капиталистов, а нам – хоть бы хны. Дулю в кармане сотворишь и орешь до посинения. И чем громче да больше орешь, тем выше поднимаешься по служебной лестнице. Не-е-е, заклятия – вещь великая. Скажем, говоришь десять раз на дню: «Да здравствует коммунизм!» – глядишь, ты уже на спецобслуживании. Народ ливерную колбасу жрет, а ты – салями, народ бананов в глаза не видел, а ты ими свиней кормишь на своем приусадебном участке. Кстати, запомни, что бананы в Союз не завозят исключительно по желанию трудящихся. Посмотрели, понимаешь, «Бриллиантовую руку», и давай гневные письма в ЦК катать, дескать, и не думайте кормить нас этим проклятым капиталистическим овощем, рабочие руки надо беречь, лишний травматизм нам ни к чему и те. де., и те. пе.

«Он это серьезно или как? – с тоской во взоре размышлял Феофан Савельевич. – А хотя, какая мне разница? Загудел я все таки в армию, спекся. Все женушка, змея подколодная. „Сходи, выступи перед призывниками…“ У-у, стерва! Ну, ничего, как оттрублю свой срок, как домой вернусь, как Полине голову отверну… закачаешься. Сам Джек-потрошитель на стажировку будет ездить. Эх, побыстрей бы уж службу начать. Раньше, как говориться, сядешь…»

И закрыв глаза, Феофан вымолвил:

– Служу Советскому Союзу!..

Колеса у вагона были квадратные, не иначе. Подбрасывало так, что каждые пять минут кто-то слетал с полки и, нещадно матерясь, грохался вниз. Поскребышев падал трижды, причем, в последний раз неудачно зацепившись лбом о столик, напрочь отшиб память. Теперь он лежал на полочном дерматине и, тупо глядя в потолок, силился вспомнить, как оказался в этом, пропахшем перегаром и вонючими носками, вагоне. А вокруг похрапывали и стонали, матерились и вспоминали маму, причем, все это происходило во хмельном бредовом сне. Бодрствовал только сопровождающий новобранцев прапорщик, нервно шнырявший по вагону каждые пять минут, проверяя, все ли подопечные на месте или кто-то потихонечку выпрыгнул на ходу в окно.

«Господи, – думал Поскребышев, клацая зубами от ужаса. – Где я? Кто я? Откуда? И что это за пьяные рожи храпят вокруг меня? А морды у них… моды-то! И лысые все. Почему? Уголовники! – вдруг обожгло Феофана Савельевича. – И я – рядом с ними. Значит… значит, я и сам урка, может, даже вор в законе. Но странное дело, я себя не ощущаю ни вором, ни, тем более, законником, словно плавающая в море килька, которая не осознает себя в томатном соусе, покуда ее не закатают в банку… Впрочем, это еще ни о чем не говорит. Я могу быть не вором, а, скажем, налетчиком или убийцей. Так и есть, я люблю кровь, моря, океаны крови. Только откуда я это знаю? Самому бы хотелось ответить на этот вопрос. Может, дремучие инстинкты подают мне сигнал? Ау, инстинкты! Вы б еще подсказали, как меня звать и куда катиться этот арестантский вагон? Ну… Ну давайте… Чего молчите? Жалко, что ли?»

Но инстинкты молчали, кроме одного. И Поскребышев, быстренько спрыгнув с полки, помчался к туалету.

Однако, не так просто пробежать по всему вагону и не нарваться на сопровождающего, который, как сторожевой пес, пасущий овец не ради тарелки с помоями, а потому что деваться ему некуда, готов на все, лишь бы не потерять своего тепленького местечка. Нет ни у кого более чутких ушей и зорких глаз, чем у военкоматовских прапорщиков.

– Стоять! – громыхнуло за спиной Феофана со звуком разорвавшейся гранаты.

И так, как окрик этот был чересчур звучным, а мочевой пузырь у Поскребышева – чересчур полным, то свершилось неотвратимое: мощная струя вырвалась, словно из брандспойта, и, не найдя выхода, потекла на пол из широких штанин.

– Это что такое? – угрожающе прошипел прапорщик, медленно пятясь от стремительно надвигающейся лужи.

– А зачем вы так громко кричали? – понурился Феофан Савельевич, но дела своего не прекратил.

– А затем, что по вагону без разрешения шляться нельзя!

«Так и есть, – мысленно застонал Поскребышев, – На кичу меня упекли чалиться. Век воли не видать».

– Гражданин начальник, – заныл Феофан, – я ведь на толчок только хотел. Облегчиться. А теперь что? Теперь мне житья не дадут эти… бритоголовые. Я быстренько здесь все приберу, а вы уж никому не рассказывайте. А?

– Четвертак.

– Что, четвертак? – не понял баталист.

– Молчание – золото. Верно? Вот и плати за него двадцать пять рубликов.

– Да где ж я их возьму? У меня только пятерка завалялась, и то порванная.

– Годится, – кивнул прапорщик. – На безрыбье, как говориться, и жена сойдет.

Бумажка быстро перекочевала из рук в руки, и, облегченно вздохнув, Поскребышев спросил:

– Далеко едем, начальник?

– В Воркуту, – лениво обронил прапорщик.

Сообщение это уже не удивило Феофана, потихоньку он свыкся с мыслью, что гонят его пересылкой куда-то в края дальние и лесные. Стране всегда нужны были рабочие руки, особливо дармовые.

– А зона там какая? – спросил Поскребышев, пытаясь выяснить, за что же его все-таки упекли за решетку.

– Зона, брат, секретная, – ответил прапорщик.

– Это как? – опешил литератор.

– А вот так.

«Вот и все, – с ужасом понял Феофан Савельевич. – Значит, все же за мокрое дело. Значит, вышак мне светит по полной программе».

И понурив голову, он поплелся искать тряпку.

– Эй! – крикнул ему вслед прапорщик. – Кончишь с этим мокрым делом – пойдешь в наряд.

– Какой наряд? – остановился Поскребышев.

– В обыкновенный. Ты теперь не дома, ты – в армии. Так что привыкай к нарядам вне очереди.

– В армии? – не веря своим ушам, переспросил Феофан Савельевич.

– Ну да. Где же еще?

– Уж лучше бы в тюрьме, – пробормотал литератор.

Пенился, шипел океан, разрезаемый лысиной Семы Боцмана. Соленая вода забивалась в рот, нос, глаза, и полузадохнувшийся Сема понял, что скоро ему придет конец, что однажды он так и не сможет сплюнуть зачерпнутую ртом воду, и новая порция жидкости проникнет в легкие, чтобы покончить с семиными страданиями раз и навсегда. Пираты давно разбрелись по своим делам, устав наблюдать однообразную картину кувыркания своего создателя в фиолетовых водах Атлантики. Так что и кричать уже не имело смысла, все равно семины вопли вряд ли кто слышал.