Патриция МакКиллип - Арфист на ветру

Моргол вздрогнула от неожиданности, услышав его вопрос, и кивнула.

– Я думала, что он может прийти в Лунголд. Это было единственное место, не заказанное ему. И я могла бы спросить его... Моргон, мы с тобой оба устали, а он мертв. Не следует ли нам...

– Да, он умер. Умер за тебя.

Она изумленно посмотрела на Моргона.

– Моргон, – прошептала она.

– Это правда. Рэдерле могла бы подтвердить. Или Ирт... Он был там.

Волшебник обратил к нему светлые сожженные глаза, и голос Моргона задрожал. Однако он все-таки возвратил арфисту разгадку его жизни без ответа, ничего не требуя взамен.

– Гистеслухлом предложил Дету выбор: взять в заложники Рэдерле или тебя, в то время как сам он потащит меня с собой к горе Эрленстар. Дет предпочел умереть. Он вынудил Гистеслухлома убить его. У Дета не было ко мне сострадания... Может быть, потому, что я обошелся бы и без него. Но тебя и Рэдерле он просто любил.

Моргон остановился, тяжело дыша и с состраданием наблюдая, как Моргол уронила лицо на руки.

– Я причинил тебе боль? Мне не хотелось...

– Нет.

Она плакала, Моргон видел это отчетливо, и он проклинал себя за несдержанность. Ирт по-прежнему наблюдал за ним. Моргон подумал: а как волшебник видит их сейчас – лицо Рэдерле пропало под волосами и глаза ее были скрыты. Чародей как-то странно выбросил раскрытую ладонь к свету, словно что-то кидал Моргону, потянулся, тронул воздух за спиной Звездоносца – и звездная арфа выскочила из ничего прямо в его руки.

Едва полились первые нежные звуки, глаза Моргол устремились на Моргона, но руки его были пусты. Он смотрел на Ирта, и слова, точно глыбы льда, замерзали у него на губах. Огромные руки волшебника с безупречной точностью скользили по струнам, которые он сам и настраивал; ему отвечали голоса ветра и воды. Это была та самая музыка из долгой черной ночи в горе Эрленстар, во всей ее губительной красе; та, которую столетиями слушали короли по всему Обитаемому Миру. То была музыка великого чародея, звавшегося некогда арфистом Лунголда, и Моргол, внимательно вслушиваясь, казалась лишь благоговеющей и слегка удивленной. Арфист заиграл другую песню, и кровь начисто отхлынула от лица правительницы.

Это была глубокая и прекрасная песня без слов, вызвавшая из глубин памяти Моргона темный туманный вечер над болотами Херуна, костер, лица стражей, застывших вокруг, Лиру...

Моргон, посмотрев на белое, окаменевшее лицо Моргол, не спускавшей глаз с Ирта, вспомнил песню, которую Дет сложил для нее одной, и его охватила дрожь.

Когда прекрасная музыка стала близиться к концу, он подумал, как арфист сможет оправдаться перед любящей женщиной. Корявые руки задвигались медленней, извлекая последнее нежное созвучие, затем плашмя легли на струны. Арфист сидел, слегка склонив голову к арфе, руки его покоились над тремя звездами. Мимо проносились отблески огня, сплетая в воздухе узоры из тьмы и света. Моргон ждал, когда старик заговорит, однако тот молчал и не двигался. Проносились мгновения – одно за другим, – а старик все сидел и сидел в полном молчании, напоминавшем то молчание деревьев, то земли, то сурового обветренного гранитного лица; Моргон понял, что это молчание – не уход от ответа, но сам ответ.

Он закрыл глаза. Сердце его заколотилось, болезненно отдаваясь, удар за ударом, в груди. Он хотел заговорить, но не мог. Молчание арфиста обволакивало его покоем, который он нашел глубоко внутри каждого живого существа Обитаемого Мира. Оно проникло в его мысли, вошло в сердце – теперь он даже не мог думать. Он знал только одно – нечто, чего он так долго ждал и так тщетно искал, никогда, даже в минуты безнадежного отчаяния, не было от него так далеко.

Арфист встал, поднял свое усталое древнее лицо – лицо горы, которой не привыкать к ветрам, изборожденное шрамами лицо самого мира. На долгий миг глаза его удержали взгляд Моргол – до тех пор, пока ее лицо, такое бледное, что оно почти просвечивало, не дрогнуло и она не уставилась невидящим взглядом в стол. Старик двинулся к Моргону и повесил арфу на его плечо. Моргон, как будто сквозь сон, ощущал его легкие, скорые движения. Арфист на мгновение задержался, рука его очень осторожно коснулась лица Моргона, затем он шагнул к очагу и растворился в колышущемся пламени.

14

Освобожденный от молчания, Моргон пошевелился. Он устремил свои мысли в ночь, но, где бы он ни искал, везде находил лишь ночной покой. Казалось, слова скопились в его груди и стиснутых кулаках, а он не смел выпустить их на волю. Моргол была столь же не расположена к разговорам. Она неловко задвигалась, затем вновь замерла, глядя на звездочку в столешнице – отражение огонька свечи. Краска медленно возвращалась на ее лицо. Увидев, что она пришла в себя, Моргон дерзнул подать голос.

– Куда он ушел? – прошептал он. – Он что-то сказал тебе...

– Он сказал... Сказал, что только что сделал единственную глупость во всей своей жизни.

Руки Моргол сплелись; она хмуро воззрилась на них, пытаясь сосредоточиться.

– И что он не намеревался открыться тебе, пока ты не наберешься сил, достаточных, чтобы биться за себя. Он исчез, потому что теперь его общество опасно для тебя. И еще... еще о другом. – Моргол покачала головой, помолчала и продолжила: – Он сказал, что не догадывался, как близок предел его выносливости.

– Равнина Ветров. Он будет в Имрисе.

– Найди его, Моргон. И не важно, как это опасно для вас обоих. Он достаточно долго был один.

– Найду.

Он повернулся и встал на колени близ Рэдерле. Девушка смотрела в огонь; тень смела с ее лица отсветы пламени. Рэдерле взглянула на него – что-то древнее, страстное, лишь наполовину человеческое было в ее глазах, словно она заглядывала в воспоминания Высшего. Моргон взял ее за руку.

– Идем со мной.

Рэдерле встала. Он соединил их умы и устремился далеко в херунскую ночь, пока не нашел в ней знакомый камень у дальнего края болот. Когда в зал, неся для него ужин, вступила Лира, он сделал шаг в ее сторону и пропал.

Они стояли вдвоем в густом тумане, не видя ничего, кроме затененной белизны, похожей на скопление призраков. Моргон начал мысленный поиск по разматывающейся из тумана спирали, через низкие холмы, еще дальше, дальше, чем проникал когда бы то ни было. Мысль его бросила якорь в сердцевине дряхлой сосны. Он устремился к ней.

Стоя близ сосны в терзаемых ветром лесах между Имрисом и Херуном, он вдруг почувствовал, что готов рухнуть наземь от перенапряжения. Сосредоточиться не удавалось; ветер словно разметывал его мысли. Тело, которому он лишь от случая к случаю уделял внимание, властно требовало своего. Он дрожал; из памяти не уходил запах горячего мяса, которое только что принесла ему Лира. Обрывки жизни арфиста вспышками проносились в голове. Он слышал звучный и четкий голос, говорящий с королями, с торговцами, с Гистеслухломом, и загадки его были не в словах, но в том, чего он не говорил. Затем еще одно воспоминание обдало жаром все сознание Моргона, исторгнув из него крик. Он почувствовал, что северный ветер вгрызается уже в самые его кости.